1
Я – против милитаризма. Но только до тех пор, пока в сауну Ассоциации Молодых Христиан не заходят пулеметчики американской армии. Пот льётся с бицепсов на пресс, и пулеметчики от этого сверкают, как торты. А я влюблён. Но в кого? В эти символы смерти и державы? Куда подевались мои идеалы? Забыл в раздевалке?
“Война – это лёгкие деньги, – говорит самый морской из котиков, Рауль. – Нужно только привыкнуть к ночным кошмарам. Остальное – хуйня: вышибаешь дверь, и давишь тараканов в полотенцах. Сначала тебе кажется, мол, жесть, но вскоре ты уже без этого не можешь. Я вот сейчас завис на гражданке, и всё у меня заебись – парюсь в баньке; бабло – имеется, респект – тоже. Дома меня ждёт девушка, вот с такой жопой. А я сижу и думаю про окоп. Реально жду, когда туда вернусь.”
Разглядывая тела морских котиков, я забываю о своей политической ориентации точно так же, как солдаты забывают о своих возлюбленных. Что делает эти тела такими солдатскими? Ведь ещё до того как они стали обсуждать своё участие в первой иракской кампании, я знал – это люди, способные убивать.
Армия превратила их в пули. Ресницы стали штыками. Но это не вызывает у меня ни гнева, ни сочувствия. Я смотрю на солдат тем же взглядом, которым смотрю на закат или лошадь. В этом взгляде нет позиции – только очарование. Любуясь солдатом, я любуюсь гильотиной, и забываю о её предназначении.
Голова пулеметчика выплывает из пара: "Ты же русский, да? Можешь сказать "Калашников"? Хочется услышать как звучит это слово в оригинале..."
2
Стоит мне перестать следить за новостями, и они прекращают облучать меня своими истериками. Все трампы и путины гаснут; и лево, и право, вдруг, больше не важно. Жизнь сводится к движению света по Её лицу. Это движение не имеет значения ни для кого, кроме меня, и теряется в масштабах истории. Однако и это лицо, и этот свет, отвечают самым глубинным вздрыгам моего сердца. Объятия оказываются предпочтительнее справедливости.
В тишине маленьких событий, под плащами героев и флагами освободителей – во всём "ничтожном" и частном, – живой человек. Не символ, не лозунг, а зверь и его желание жить; потребность в любви и страх перед одиночеством. На этом уровне нет гражданина. Ни "заботы об обществе", ни прочих "благородных порывов духа".
Её виски пахнут весенним лугом. На этом лугу любое знамя кажется заплаткой – очередным “смыслом жизни”, которым люди затыкают дыры в своём бытии. Зачем бог, если есть поцелуи? Что, кроме отсутствия личной жизни, может толкать человека в плен идеологий и нравоучений?
Я – против милитаризма. Но только до тех пор, пока в сауну Ассоциации Молодых Христиан не заходят пулеметчики американской армии. Красота их тел отменяет мою совесть, и пробуждает желание. Оставаясь открытым, я обретаю свободу.
3
Идеи – это перроны: они существуют не для того, чтобы на них оставаться, а чтобы с них отбывать. Вот и я, чуть что, прячу пилотку, и позволяю пулемётчику себя очаровать. Блядство спасает меня от власти, которая реализует себя через идеологическую сегрегацию людей по кучкам. Сопротивление такой сегрегации не означает побег от общества. Вопрос скорее в том, как избежать превращения в очередную толпу марширующих носителей "истины".
Поза "борца за идеалы" скрывает за собой безволие. Легче разоблачать некое фундаментальное зло, оставаясь благородным рабом, и постоянно откладывая своё освобождение на "светлое будущее", чем воплощать свободу с ближним, и сейчас. Чтобы покончить с этими доблестными отлагательствами, необходимо заменить политику масс политикой индивидов.
У меня нет армии и институтов. Но я могу вступать в отношения с людьми, и в своём атоме растить гранулу нового мира; реализовывать свой проект бытия в личной жизни. Мне не требуется разрешение большинства, чтобы любить по-своему. У меня нет времени ждать, пока каждая тётка в метро поймёт, что люди бывают разными, и примет меня таким, какой я есть. Конечно, общественные реалии влияют на широту возможностей моей реализации. Но и эти реалии, и эти возможности произрастают из людей, и, следовательно, – из меня.
Я не могу "улучшить" ближнего. Любая попытка принудить его к моему проекту бытия является фашизмом, безотносительно того, насколько прогрессивными мне кажутся мои лозунги. Однако я могу меняться сам. В этом и заключается моя политика. Мне не нужно вступать в партию и отстаивать Большую Идею. Достаточно отстаивать себя и своё право на личный образ жизни.