1
Раздевалка. Двое папиков щурятся в телефон.
– Вот моя.
– Еврейка?
– Нееет…
– Арабка?!
– Ну ты что!
– Сдаюсь.
– Колумбия!
– Латина! Точно! … Красивая.
– Да, сиськи что надо.
Хохочут, вывалив жёлтые языки, как пара варанов.
– И что, любит тебя?
– Не знаю, но это в её интересах. Ты бы видел из какой дыры я её вытащил. Они там живут в жалких хибарах. Ни электричества, ничего. Туалет – во дворе, да и тот – яма. В общем, не хочу хвастаться, но я её, считай, спас.
– Только смотри, чтоб теперь не сбежала.
– Куда? Обратно в Колумбию? Ей, благодаря мне, дали грин-карту. Карта завязана на наш брак. До гражданства ей ещё три года, так что не убежит...
– Окей. Но ты всё равно смотри в оба. Сам знаешь какие они – не успеешь глазом моргнуть, как оберёт тебя до нитки.
– Нет, она не такая. Она мне готовит, убирает, и ничего не просит. Я ей однажды в шутку пригрозил, что отправлю назад, если она будет плохо себя вести, а она так перепугалась, расплакалась, представляешь? Девочка, скажем так, не семи пядей во лбу, но понимает, что со мной ей лучше, чем без меня. Хорошая, послушная…
2
Подслушав этот разговор, я фантазирую о том, как красивая девушка из Колумбии подаёт этим рептилиям севиче с кровью крысы, как их смех превращается в кашель, а девушка – в ночь. Поделом!
Что позволяет им говорить так о ней? Её нищета и их сытость. Бедность делает её зависимой от их достатка, и этим унижает её в их глазах. Американский пан судит людей по их кошельку. Бедность – это слабость, повод для стыда и брезгливого пренебрежения. В лучшем случае, она вызывает у пана снисходительность, желание “спасти” эти нищие “сиськи что надо”.
Помню, как я удивлялся, встречая подруг юности в компании “успешных предпринимателей”, которые все как на подбор оказывались старыми, похожими на распаренную мошонку мудаками. Глядя на них, я думал “Как?”. Как позволить этому к себе прикоснуться? Как с этим спать? И чем это заесть? Покупки, подарки и выезд на лазурные берега Адриатики – всё это потом, а здесь и сейчас на тебя наплывают эти жабьи губки, этот распад, эта рыхлость, это мятое кряхтящее безобразие, а под ним – ты, охуенная, сама красота, месяц май… КАК? И только спустя много лет я осознал, насколько привилегированным был мой вопрос, разглядывающий чудовище папика там, где разглядывать следовало чудовище положения женщины в царстве папиков.
3
Разница между миром пана и миром красивых девушек из Колумбии так велика, что угнетённое положение в первом становится по-своему привлекательным. Познав иное, красивая девушка не горит желанием вернуться в ямы и хижины, и соглашается участвовать в лучшей жизни на правах обнадёженной прислуги. Некоторые из этих “домашних негров” начинают защищать свою цепь, объясняя кровь на менее успешных, полевых спинах их строптивостью, отказом играть по правилам реального мира. Признаком силы выступает компромисс.
Чувствуя себя спасителем, подаривший “дикарю” возможность находиться в Первом мире, пан забывает, что первым этот мир сотворили колониальные экспансии. Теперь диспропорционально развитым народам предлагается конкурировать “на равных” в условиях “свободного рынка”.
Истина пана гласит: свобода – это бабло. Как и грин-карта, она – зелёного цвета, и предполагает дефицит. Свободы должно не хватать, потому что свобода – не для всех. Именно поэтому тебе её так хочется. Именно поэтому ты мотивирован карабкаться по кадаврам, и сосать этот дряхлый хуй. Его горечь призвана оплодотворить тебя желанием прекратить сосание – освободиться.
Красивая девушка из Колумбии продаёт пану единственное, что у неё есть – свою любовь. Вместе с ней пан покупает её достоинство. Так девушка превращается в коробку конфет. Он ей теперь обладает, и может съесть, когда захочет, дёргая за ниточки грин-карты, и оживляя воспоминания о мире хижин без электричества.
Людям, которые продают секс за деньги, известно, как деньги меняют секс, и почему, расплатившись, клиенты часто забывают о манерах. Неравенство даёт власть одному, и отнимает власть у другого. Именно за властью паны и приходят. Заплатить не чтобы выебать, а чтобы обрести власть. Войти в самое личное, в тело, заполнить собой человека, убедить себя, что эти его стоны – от радости быть заполненным тобой, твоим липким секретом, и прощальными побоями.
4
Чувство отвращения к нищим не позволяет пану осознать, что больше всех нищету ненавидят сами бедняки. Потому что, в отличие от пана, не просто наблюдают уродство нищенского существования, а живут в нём.
Мантра сытых сообщает нищим, что их положение является следствием их лени, недостатка инициативы, желания учиться, дерзать, добиваться, “как мы”. Сегодня, впрочем, когда неолиберальный мир переживает кризис, эта мантра звучит всё менее убедительно. Голоса сытых дрожат, и тонут в звоне битого стекла. Такие События, как восстание Жёлтых Жилетов, говорит о том, что гусеница истории охвачена очередным метаморфозом. Каким будет завтра не ясно, но ясно, что оно не будет прежним.
Настаивая на иерархии, естественности неравенства, самого дарвинизма, пан не только отказывается от культуры и её магии, творящей аномалию города, но и превращается в добычу. В обществе, где рядом с трущобами стоит вилла, нет, и не может быть иной справедливости, кроме насилия бедных над богатыми. В таком обществе сытый – значит, виновный; значит заслужил: разбитых витрин, изувеченных банкоматов, сожженных машин и прочей отчаянной дикости нищих. Нет, мне не жалко испуганных лиц, выглядывающих из разгромленных бутиков. Слишком долго эти лица отворачивались от уродства голодных.
Глаза бедняков горят злостью и жизнью. Из их ртов звучат не программы и лозунги, а рыки, и вопли, и хрипы, и рёвы. Хотели Дарвина? Это – Дарвин. Клыки и кулаки. Массы, не пытающиеся понравится буржуазной интеллигенции, полные ненависти, и способные на насилие. Что надо? Всё!