Не важно, говорим ли мы о мужеложестве, или ещё каком “неправильном” изгибе кадыка – хрюк кислых всё тот же: ”Зачем вы трясёте мудями? Чего вам дома не сидится? Никто бы вас тогда не трогал. Так бы и жили своей личной жизнью. Без нас. И подальше от нас. Под столом. Под землей. На Луне. Но не – вам, чертям, обязательно нужно свой срам на люди выволочь, да?”. Да! Но почему? Ведь речь о "личной жизни". Зачем социализировать то, что по определению намекает на интимное пространство? Почему тётя Мотя должна лицезреть мои поцелуи?
Язык опять всё упрощает. Сказал "личная жизнь", и то, что ей обозвалось, вдруг, представляется чётким, как пацанчик, тогда как в действительности грань между спальней и площадью теряется в пахе у призрака. “Личную жизнь" не оставишь в шкафу. Она всегда и повсюду с тобой. Даже тогда, когда ты ей не занимаешься. То, как я чешу висок, как набрасываю на плечо шарфик, или произношу букву "д" – всё это пронизано мной, как торт кремом. Спрятать – значит, лгать, исполнять кого-угодно, кроме себя. Кто и кому может желать такое удушье?
Известно кто – например, патриот, то есть, некто, кто по самому адресату своего идеологического влечения не может быть гуманистом; некто, у кого над ближним имеется нечто "более важное": нация, родина, вера и прочие раздутые пустоты в том месте, где могла бы быть эмпатия.
Заявлять, что "личной жизни" не место на людях склонны прицерковные старухи, шипящие красоткам вслед: "Блудница". Ну и что, что сосутся? Вместо того, чтобы подглядывать, лучше бы сами сосались, гадюки. Преимуществом беззубого рта являются шелковистые десна, по которым можно скользить языком. Так скейтер скользит по рампе. А они не скользят. Сидят и пучат на "блудниц" глаза и жопы. Вот ведь проблема – ласки влюблённых...
"Не беда, что влюблённые. Беда, что оба мужики!" – шипят кислые, как если пол целующихся губ имеет значение, и чисто визуально не является абстрактным месивом слипшихся колбасок.
Личная жизнь не заслуживает стыдливого замалчивания. Быть свободным – значит, выражать себя без страха и кастраций. Цивилизованное общество тем и отличается от варварских топей, что не требует от своих обитателей синхронной серости. Мы не должны камлать одно и в одну дудку. Как и помалкивать, если не попадаем в стадность. Скрепами цивилизованного общества являются не пляски с бубном у тотема, а единые для всех законы. Платишь налоги? Еби веник! Ну или что там тебя вставляет? "Лягушонок!". Еби лягушонка! (if consent)
"Так почему бы не посрать на улице, не выебать свёрток с младенцем, не пырнуть водокачку?". Вопрос выдает кретина, и ответа не заслуживает. Глупость ближнего не должна отвлекать нас от мечты – H2О, О2, 4:20.
Это не значит, что у человека не может быть интимного пространства. Однако в традиционном обществе интимное пространство – это привилегия тех, чей образ жизни соответствует ГОСТу, и не вызывает метеоризма масс – хочешь целуйся у фонтана, хочешь за шкафом. У тех же, кто не попадает в стандарт, интимности быть не может. Они вынуждены осуществляться в шкафу, потому что за его пределами на них бросается крестьянство. "Бог есть любовь!". И отпиздили.
От того, что я буду сосать половой хуй мужчины дома, у меня не появятся права – я по-прежнему останусь за дверью больничной палаты, если мой муж в неё попадёт. Потому, что закон не разрешает мне иметь мужа. Ни в жопу, ни в паспорте. И значит я – тупо никто любимому хую. Кто мне даст что-нибудь приятное шепнуть в его проломленный обществом череп? Пушкин?
Нет уж, простите – тихо дома мы не можем. Даже если хочется. На каждом из нас, – феях, колдунах и шпагоглотателях, – лежит политическая необходимость быть видимыми вопреки завываниям толп, и расширять своими вариантами нормы пространство возможного. Не важно, гей ты, жука дружочек, или просвещённая шлюха в калошах: моя свобода – это твоя свобода, папаша.