1
За годы жизни в США я успел сменить с десяток квартир. Все они были в одной ценовой категории и сопровождались соответствующим замесом жильцов: работники сферы услуг, иммигранты и… хипстеры.
Для кого-то присутствие хипстеров в этом списке может показаться странным, учитывая, что этот сорт народа замышлялся как новая буржуазия. Тем не менее, сегодня американские хипстеры в экономическом плане не многим отличаются от американских кассиров, официантов или уборщиц.
Таково следствие Рецессии, которая стала чем-то вроде глитча в голограмме капиталистического реализма. Традиционные серенады о профите как условии счастья и демократии больше не работают. Мы не можем развидеть гнилое подкожье порядка вещей, и обнаруживаем себя в классе, а класс в себе.
Разница между хипстером и водопроводчиком – в культуре; в том, что в отличие от традиционных работяг, хипстеры происходят из более благоприятных условий, часто имеют за спиной “семейные деньги” и “хорошее образование”.
Окончив колледжи изящных искусств с пухлыми вокабулярами и баснословными долгами за учёбу (которые им предстоит возвращать десятки лет на перегонки с растущим процентом) хипстеры вышли на рынок, и узнали, что Хайдеггеру нет на нём места. А рукам, способным за копейки мыть и подносить – есть. Даже если и не буквально, то на новейших, аналогично сервисных позициях типа консультанта попап-бутика, менеджера инстаграм-аккаунта инфлюэнсера, и прочей бесплатной фэшионисты. На этой почве происходит классовое слияние трудяг, у которых нет и никогда не было времени на чтение претенциозных фолиантов о метамодерне, и стиляг – “модных” бедняков с “богатым внутренним миром”.
Это слияние нельзя назвать безоблачным. Хорхе, сбежавший от мексиканских картелей, и добравшийся до американской мечты зашитым в шину, просыпается в три ночи, чтобы уже в четыре открывать ворота базара для уличных торговцев из Центральной/Южной Америки. Хипстеры с их жидкими (и мутными) гендерами представляются Хорхе сборищем странных лентяев, которые не знают реальной цены жизни. Хорхе может не понимать значения “гендерной неконформности“ и неологизмов типа “latinx“ или “pansexual black womxn”, но что Хорхе понимает отлично, так это то, что хипстер представляет для него угрозу.
2
В механике джентрификации, функция хипстера заключается в том, чтобы обжить, подготовить “неблагополучный” район, где сейчас живёт Хорхе, к “благополучию”: более состоятельным жильцам, которые будут уже не хипстерами и работягами, а кодерами Гугла, например. Ну а пока час стильных колясок и артизанских бодэг ещё не пробил, проповедники рынка будут убеждать местных жителей, что всё происходящее делается для развития их “коммьюнити”, мол, “мы хотим сделать этот район более безопасным и привлекательным”. Для кого? Уж точно не для Хорхе. И не для меня, помогающего белизной своих щёк выживать нас обоих.
Мюралы со Святой Марией Гваделупской сменяются граффити с Большим Лебовски, после чего всё это закрашивают одним сплошным и элегантным серым – таким, как любят кодеры, стартаперы, антрепренёры. По городскому пространству расползается клякса кремниевого ампира – места и постройки, реализованные в стиле стерильной высоко-технологической бесхарактерности.
На бумаге всё выглядит отлично: то, что стоило меньше, стало стоить больше, и, соответственно, приносит больше профита. Проблема, однако, в том, что цифры, как и их промоутеры, выдающие свою идеологию за экономику, здравый смысл и законы природы, не учитывают последствий такого “прогресса” для живых людей и социальной ткани.
3
Здание, в котором я живу уже 5 лет, недавно купила новая компания. В доме к этому времени накопилась уйма проблем: протекающие трубы, перебои с водой, вылетающие пробки, прачечная, куда уже лучше не заходить... Казалось бы, раз кто-то решился купить такой дом, значит у этого кого-то есть коммерческие виды на его реновацию. В общем, мы, – жители дома, – наивно понадеялись, что новый менеджмент осуществит ремонт. Если не из сочувствия к нам, то из желания повысить цену своего актива, отбить инвестицию, и выкачать профит.
Первым делом был перекрашен фасад дома. Три остальные стороны остались грязными и облупленными. Следом было перекрашено лобби и двери квартир. Краска вообще стала ответом на все случаи жизни. Когда из потолка в моей спальне потекли трубы, новый менеджмент, спустя месяцы вежливых просьб, прислал маляра, чтобы тот замазал разводы на потолке. Это вместо того, чтобы нанять сантехника, который бы заделал дыры в трубах.
Решением проблемы вылетающих пробок стал запрет на кондиционеры и обогреватели. Поскольку центральное отопление не работает (в силу дырявых труб), а вентилятор лишь кое-как справляется с +35С, то наш свободный выбор прост, как вяленая вобла: либо свет, либо тепло, либо жара, либо вали.
Другим гениальным ходом нового менеджмента стало превращение однушек в двушки: вставляешь в центр квартиры стену, и сдаёшь ту же площадь за большие деньги. Что, кстати, аматорство. Риелторы в Нью-Йорке давно научились сдавать гораздо меньшую площадь за гораздо большие деньги, а самый свободный рынок на планете, – Гонконг, – считает, что современные люди вообще должны жить в капсулах. Как пчёлы. И капать мёдом, а не слезами и жалобами.
4
Реальной проблемой для нового менеджмента стали, впрочем, не трубы и пробки, а люди – в первую очередь, старожилы.
Наш дом является одним из тех редких исключений, где рента стабилизирована. Это означает, что владелец дома по закону не может поднимать ренту выше, чем на 5% в год. Благодаря этому на районе ещё остались рабочие люди, чьи родители сняли эти квартиры в 1970-х, и 5% роста в год с тех пор не перешли критической черты. Поскольку в США выселить человека, всё же, сложнее, чем хотелось бы лендлордам, они прибегают к разного рода хитростям, ускоряющим процесс вытеснения нежелательных (бюджетных) элементов.
Раньше это подразумевало “случайный” пожар, позволяющий закрыть дом на ремонт, и избавиться от населяющих его нищебродов. Но сегодня лендлорды умнее, и вместо того, чтобы ввязываться в стройку с чистого листа, давят на старых жильцов поштучно. Например – с помощью новой системы электронных ключей, которые выдают только тем жильцам, которые записаны в контракте. Для молодой пары или одинокого кодера – это не проблема. А для мексиканской семьи, у которой четыре ребёнка, мама, бабушка, и все уже здесь 40 лет, а снял это всё ещё их покойный дед – для них это принципиальное неудобство.
Буквально на моих глазах менеджер с обаятельной улыбкой объяснил молодой матери, чьего мужа недавно депортировали, что её нет в контракте, и пока муж не вернётся (пролезет обратно сквозь трещину в пограничнике), и не внесёт её в контракт – новых ключей ей не видать. А старые замки сменили. “Но я плачу за жилье”, – говорит она им. А они ей на это “простите, таковы правила, помочь хотим, но не можем. Ой, кстати, а вы же сама легально в США?”.
Эта политика выжила из дома два этажа мексиканцев. Поэтому когда я слышу очередную оду “свободному рынку”, то тут же вспоминаю обаятельную улыбку менеджера нашего дома, с которой он сливает в унитаз маленького человека.
Апофеозом, впрочем, стала вечеринка. Зачистив мексиканцев, и набрав несколько оотек с хипстерами, новый менеджмент объявил о том, что в воскресенье будет пати в лобби – с диджеем, бесплатной выпивкой, конкурсом талантов, и призом в размере $250. Я уже было подумал: неужели – видать чувствуют, сволочи, что мы ими недовольны, и потому хотят расположить к себе. Но и тут моя вера в то, что у вампиров капитализма есть совесть, оказалась банальным простодушием.
Стоило жителям собраться под люстрой, и накидаться самым дешёвым бухлом, какое только можно было купить, не нарушив федеральный закон, как в здание зашли торговые агенты нового интернет-провайдера “Старри”, терроризирующие нас вот уже несколько месяцев, и принялись напаривать пьяным жильцам свои новогодние скидки. Конкурс талантов (и приз), меж тем, отменили, сославшись на нехватку незнакомцев, желающих исполнять друг перед другом песни и пляски.
5
Джентрификация – это не про строительство нового дома с целью улучшения жилищных условий его жильцов. Это про строительство такого дома, который будет приносить больший доход. Да, это подразумевает, что вместо подвала с одной стиральной машиной на всех теперь стиральная машина будет в каждой квартире. Но условия жизни текущих жильцов от этого не улучшатся, потому что эти жильцы не смогут себе позволить продолжать здесь жить. И либо съедут в другой старый дом, с таким же подвалом, и такой же одной на всех стиральной машиной, либо вообще окажутся на улице. Подорожает, в конечном итоге, не только их дом. Подорожает парковка у этого дома; магазин, где они покупают продукты; вся их социальная среда. У чего есть политические последствия.
Принуждение к постоянному переезду не достаточно богатых людей, коими является большинство жителей неолиберального мегаполиса, означает, что между ними не возникает сообществ. В итоге, город населён хроническими незнакомцами: всегда чужими, и везде одинокими.
Не имея возможности углубиться в социальную среду, чтобы осознать себя её частью, а её проблемы – своими проблемами, человек лишается политической общности, и остаётся один на один с механизмом собственной эксплуатации и угнетения; в положении невозможности изменить положение иначе, кроме как подчинившись идеологии социального дарвинизма.
6
В отличие от дрейфующего рабочего класса, богачи живут оседло в “закрытых сообществах” (gated community). Смысл таких сообществ объясняют торговцы недвижимостью: “Одна из главных задач закрытого сообщества в том, чтобы предоставить их жителям безопасность, которая не доступна в незакрытых сообществах рядом с ними”. Иными словами, место нищебродов – за забором.
Стремление обособиться указывает на неисправимую тягу богачей к сегрегации. Её следствием является маргинальное большинство (разобщённый и ослабленный рабочий класс в положении людей второго сорта) и правящее меньшинство (элита, кучкующаяся вокруг идеологии своего превосходства над бедняками).
Поскольку бедняков значительно больше, чем богачей, правящий класс смотрит на них не только с презрением, но и страхом. Истеблишмент понимает свою роль в несправедливости, знает, что у бедняков есть причины его ненавидеть, и видит в них сборище взрывоопасных осечек, которые вот-вот придут отнимать золото у лепрекона (“бунт рабов”). Для этого богачам и нужен забор, сегрегация, полиция; в общем, репрессия – чтобы бедняки, вдруг, не отобрали у панов того, что панам удалось отобрать у бедняков.
Другим средством защиты является формирование нескольких промежуточных классов – “домашних негров”, которые будут не столь опущены, более покорны, и, в конечном итоге, не изменят того красноречивого обстоятельства, что 10% населения США владеют 70% всего благосостояния американского народа.
Куда должен переехать Хорхе, когда все районы города станут “безопасными”, “привлекательными” и недоступными для него? Правильно – в Огайо. Но и там общество работает по тем же капиталистическим принципам, которые видят в Хорхе не человека, а не достаточно прибыльного биологического субъекта, безликую строчку в бухгалтерской книге, вся жизнь которой должна быть посвящена повышению собственной доходности.
Вот почему квартал за кварталом, в самом центре Лос Анджелеса, мостовые покрыты палатками и людьми, которые в них живут. Я вижу это каждый день, год за годом, 5 лет, но это зрелище так и не стало для меня привычным.
В одном только Лос Анджелесе – 60 тысяч бездомных. Эта цифра оживает в деталях: вот ветеран войны “за демократию” высовывает пятки из палатки, и натягивает на них белоснежные носки; вот женщина подметает тротуар своей “гостиной”; вот пожилой негр предлагает рассказать тебе шутку за доллар, и заплатить $2, если ты рассмеёшься; вот ребёнок играет “паровозиком” пустой пачки чипсов “Принглс”. И всем этим людям, отчаянно пытающимся сохранить достоинство и человеческий облик, сообщают: вы – грязь, и никому не нужны, вместо прибыли от вас – одни расходы. И потому “решение” для вас – в расход.
7
Тот факт, что благосостояние общества распределяется по нему неравномерно, и концентрируется в руках богатого меньшинства (1%), не мешает проповедникам капитализма призывать к конкуренции с собой всех остальных людей.
“В этом и заключается свобода свободного рынка, – говорят они, – кем бы ты ни был, ты можешь выйти на рынок, предложить миру свой товар, заработать на этом, и, опередив конкурентов, попасть в закрытое сообщество”.
Однако мир не состоит из “гейтсов”, “джобсов”, и “масков”. Большинство тех, кто мог бы ими стать, не могут себе этого позволить в силу отсутствия доступа к качественному образованию, медицине, и безопасности, в которой живут и процветают люди “правильного” цвета, происхождения и достатка.
Возможность выбирать работу и развиваться в соответствии со своими мечтами и талантами – такой свободы нет у большинства. Большинство вынуждено идти на ту работу, которую удастся получить, и за которую человеку потом приходится держаться, чтобы мочь заплатить по счетам. Следовательно, закрывать глаза на хамство начальника, и то, что прибыль с твоего труда принадлежит ему, а не тебе.
Свободно вышедший на свободный рынок больной ребёнок бомжа не свободен. Он не может конкурировать с образованным, здоровым, и всем обеспеченным ребёнком тиранозавров правящего класса. Идея, будто из каждой палатки должны выходить вундеркинды, которые, вопреки отсутствию ноутбука и розетки, несут на подносе новые “гуглы” – это блажь и деменция.
Американской мечта, – “из грязи в князи”, – не является правилом, и не ставит принципиальный вопрос: а должны ли вообще быть князья до сих пор? Почему люди, которые зарабатывают больше денег более достойны быть здоровыми и жить в безопасности? И не потому ли они богаче, что рождаются и вырастают в иных условиях, чем те, кто “не смог”?
Определение ценности жизни через её доходность – это дикарство. Свобода – это не про возможность свободно торговать. Свобода – это про возможность жить по своей воле, без принуждения; получить образование, мочь обратиться к врачу, и не бояться, что дешевле умереть, чем обратиться... Демократия – это не про сотни видов джинс. Это про равноценность и равновключённость каждого голоса в определение конфигурации общества.
8
“Ну мы же должны как-то поощрять инноваторов”, – отвечают на это атланты, не понимая морального днища установки на то, что неравенство и превосходство над ближним может выступать поощрением.
Почему бы не поощрить инноваторов, создавая условия для их формирования повсюду, среди всех, и разделяя с обществом все достижения его участников?
Инноватор не возникает в ваккуме. Он возникает из общества, и является его продолжением. Всё, чего ты добился – ты добился не один, а живя в обществе, созданном миллиардами людей. Людей тебе предшествовавших и людей тебя окружающих. Твоя продуктивная среда, сама твоя возможность делать что-либо, кроме как убегать от медведя по лесу, создана нами, всеми нами, друг другом.
Нет никакого Пикассо без мастера, сделавшего кисти, и рабочих, собравших для их производства материалы. В каждом из нас живут все. И если кто-то из нас становится клапаном того или иного прорыва в коллективном творчестве (коим является жизнь в обществе), обязанность такого “клапана” – подтягивать всех остальных, чтобы вместе устремляться дальше, на равных. Только так мы можем преуспеть, как культурные люди, живущие в организации, а не хаосе индивидов.
9
“Для этого существуют налоги”, – возражает капиталист, игнорируя тот факт, что “закрытое сообщество” богачей является последовательным адвокатом “малого государства”, подразумевая невмешательство в их бизнес. При этом, они хотят, чтобы их бизнес защищали большие пушки малого государства: полиция и армия. И не просто защищали, а за наш счёт. В отличие от Хорхе, который получает $35К в год и, по американским меркам, считается бедным, корпоративные гиганты типа Amazon вообще не платят федеральный налог.
Как же у богачей вышло выбить себе такие односторонние условия? Почему в стране, где якобы есть демократия, а население поддерживает прогрессивное налогообложение, народ не может изменить эту динамику? Как объясняет нам принстонский профессор Мартин Джиленс, это связано с тем, что ни бедняки, ни средний класс не оказывает реального влияния на американскую политику.
Капитал – это не просто дома, бассейны и яхты. Это – власть. Которая в США сконцентрирована в руках правящих элит. Собственно, поэтому они и правящие. Экономическое неравенство – это неравенство в распределении власти.
С тех пор, как в Америке провозгласили, что “корпорации – это люди” (1880-е), у транснациональных гигантов появилась совершенно легальная возможность покупать себе политиков с помощью инвестиций в их предвыборные кампании, используя (человеческое) право на свободу слова. И таким образом лоббировать свои интересы. Да, свобода слова есть и у Джо из палатки. Но Джо из палатки не может покрыть город рекламой, и нанять лоббистов в D.C., которые помогут ему повлиять на законы. Это объясняет как законопроект, снижающий налоги для богатых, и повышающий их для бедняков и среднего класса, проходит без оглядки на эпически негативное общественное мнение.
Удивляться тут нечему – миллионеры составляют большинство в Конгрессе и большинство в Верховном суде США.
10
Вместо поощрения прометеев, стимуляции альтруистических, социальных начал в человеке, капитализм аппелирует к его худшим качествам: эгоизму и жадности, ставшими принципами существования современного общества.
То, что прибыль определяет свободу человека и его доступ к самым базовым потребностям, обнажает фундаментальный изъян в капитализме как идеологии организации общественной жизни. Экономическое неравенство оборачивается неравенством политическим, и делает демократию невозможной.
Несмотря на это, вокруг по-прежнему находятся ярые защитники “свободного рынка”. При чём, не только среди правящего класса, который, даже во время Рецессии, продолжал богатеть, но и среди его обслуги и прихехешников: людей, которые сами, в общем-то, находятся в “положении под…”, пусть и не в палатке. И, всё же, они пытаются убедить всех нас, что альтернатив не существует, а те, что есть – ещё хуже, и вообще – “таков закон джунглей”, человек человеку волк. Меж тем, в джунглях действуют разные законы, и есть не только волки, да и волки, вообще-то, живут в стае, коллективно, и социопатами не являются.
***
У каждого из нас может быть свой взгляд на то, как изменить такое положение вещей, но само желание изменить его – принципиальный, первый шаг.
Возникший из исторического протеста буржуазии (торговцев) против монархии землевладельцев (феодалов), капитализм сам стал царём и помещиком. Это не отменяет достижений, которых добилось человечество в индустриальную эпоху. Но сегодня, перед лицом целого ряда исторических вызовов (изменения климата, глобальной миграции, перенаселения, нехватки традиционных ресурсов и т.д.), идеология выкачивания жизни из всего сущего на перегонки друг с другом – это не просто “плохая”, а откровенно опасная идея, губительная для самого нашего биовида, вне зависимости от чьих-либо политических симпатий.
Прежде, чем мы договоримся о форме нашего коллективного будущего, нам необходимо сойтись на том, что настоящее нас не устраивает.
С этого начинается политика.