Под миром скрывается мир. За реальностью – сад. Здесь мякнут колени и закатываются глаза. Повседневность то и дело засыпает тропу в это место своими обстоятельствами. Но сад из раза в раз напоминает о себе – в едва заметных проблесках и знаках.
Так, например, из сумрака выходят кошки. Какие ещё кошки посреди Даунтауна? Откуда им взяться в этом нагромождении небоскрёбов? И, тем не менее, одна за одной, – рыжие, чёрные, и даже сиамские, – они просачиваются в ночь, как я – из ниоткуда. От этого зрелища во мне ломается косточка – щеколда на двери в мир утраченного волшебства; состояние, где я – голый букет из нервных окончаний.
Чтобы гореть, мне нужен человек. Такой, чтобы взял и столкнул меня в пропасть. Впрочем, для падения в неё достаточно и самой мысли о тебе. Твой свет разлит повсюду: в цветах, и ветре, в океане, в кошках – ты. Моя любовь. Мой Люцифер. Путешествуешь от человека к человеку – населяешь случайных попутчиков, как съемные квартиры; подмигиваешь мне из клумб и фонтанов; с узора на одеяле бездомного, из лошадиной гривы, тёплых объятий незнакомца.
Сегодня ночью, правда, тебя нет. В глазах бывших любовников – кладбище. Похоронены птицы и бабочки – как семена, посеянные надеждой. От неё след простыл, хрипло кашляет – ничего уже здесь не взойдёт. Среди корешков и сороконожек лежат тела с зашитыми животами и пустыми грудинами. Говорить тут, в общем-то, не о чем. Что-то было, а, может, и не было.
Жизнь продолжается, но смотреть, как по её реке проплывает гроб с остывшими поцелуями нет сил. Бывший любовник – это катафалк. Поэтому я предпочитаю думать обо всех них как об одной единственной тебе, возникающей то здесь, то там, и означающей ничто иное как саму любовь. Так я спасаюсь: думая о тебе, как о сплоши, у которой нет ни тела, ни имени, – ничего, что можно потерять. Видя тебя во всем, я никогда не без тебя. Ты так во всём одновременно.
Иначе мир гаснет. Едут автобусы, воздух пинают ботинки; проснулся, поел, поработал, а день – холодный, и, будто пёс, обгладывает кость воспоминаний о пожарах с тобой и в тебе. Склонность ли это мужчины жить во всем надуманном, или так живут все – глядя в себе какое-то кино, не имеющее ничего общего с реальностью, ведомой кишечным трактом и счетами за электричество?
Не правду говорят, что смерть непредставима. Смерть – это то, что я вижу во взгляде того, кто любил, и не любит. В твоих глазах, хоть ты и улыбаешься мне ласково, – стекляшкой. Такие обычно бросают в напиток. Чтобы не обжигал.