Посреди ночи выступает соловей — поёт так, что не понятно, как ему не дать. Тут и “цвириньк-цвириньк”, и “фирть”, и “вьюх”, отрывистые “иу” и “тцюцюк”. С каждой ночью, однако, его песня становится всё менее изощрённой, пока, в конце концов, не превращается в утробный стон. Будто соловушка поёт из-под земли, и нет для него ни любви, ни надежды. А соловьиха всё не прилетает. Казалось бы, при чём здесь феминитивы?
Звуки, которые издаёт сегодня наш соловей, песней, увы, не назовёшь. Это скорее визг обиженных хуёв, мол, бабы ринулись на волю из борща, и больше не идут на трели старых песен. Сознавая это, фаллос-резус достигает точки бифуркации – оказывается, запах мошонки и детских пелёнок – это не верх женских мечтаний. Из рук Колумба выпала подзорная труба. Лица свисли. За ними и яйца.
Если бы соловей думал мозгом, а не клювом, то сообразил бы, что решением его проблемы является обновление репертуара. Но нет – вместо этого наш соловей с удвоенной силой напирает на архаичный мотив мужичка. И ладно бы этот мотив исполнял мохнатый пахарь, – кто-то, кому некогда разбираться в гендерах болта и гайки. Ан нет – светлейшие умы, люди видавшие книгу, и даже, как в случае с Татьяной Толстой, таковую не раз написавшие, ратуют за культуру, застывшую, словно ледяной дворец, где-то в 19-м веке: не надо нам тут ваших pussy riot, баба с яйцами – жуть, пусть всё будет, как было – чтобы чика красиво ползла под венец: “подбери-обогрей, я – коза-дереза!”.
Те, кто полагает, что феминитивы портят литературную речь, ничего не понимают ни в литературе, ни в речи. Как и того, что, в глазах вчерашних поколений, сами говорят на вульгарном новоязе. Да только ничего вульгарного в нём нет. Просто язык – живое существо. Как речка. Всё в нём течет и меняется. Ни он, ни человек, ни общество, ни время не стоят на месте. Толстой и Достоевский – заебок. Но эти ребза не живут здесь и сейчас, в настоящем, наполненном нами: желаниями и потребностями современного человека. Прошлое – это сбежавшее молоко. Все мы им вскормлены, но рано или поздно, всё же, выпускаем мамкину сиську изо рта – если, конечно, вы не 50-летний додик, который продолжает её сосать, и обречен умереть девственником в мамином платье…
Речь – это не только средство коммуникации, но также инструмент творения культуры и общества. Мир, в котором женщина не является придатком и брошкой, предполагает соответствующие изменения в языке. Тем более, в Мордоре, где язык – это одна из немногих территорий, которую ещё не упаковали в автозак, и через которую можно выговаривать желанную реальность – закладывать её фундамент в мысли.
Непривычность феминитивов в языке является следствием непривычности женщины в общественной жизни. Призыв к феминитивам является призывом к расширению репрезентации женщины в обществе. Только ничтожество может искать себе в партнёры слабость и зависимость. Если таков твой идеал – еби детей. Красивых и немощных. Вот уж кто наверняка не сможет тебе возразить, и будет “любим-под-тобою”. Пока не вырастет, и не разоблачит твой “неверленд”.
Отказ обновлять язык – это отказ обновлять мышление; т.е., консерватизм. Пора покинуть бричку очевидно просроченных порядков. Явление новой, свободной и независимой женщины, – это явление нового мира. Да, возможность получить удовольствие от примирительной ебли после сеанса пиздюлей в таком мире весьма ограничена. Но сожалеть об этом будет кто? Садюга и деспот. Все прочие видят соблазны. Ведь сколько удовольствий нам ещё только предстоит открыть – за пределами иерархий, в союзах равных соловьев, соловьих, соловьюх. Ух!