1
Я никогда не был так близок к правым, как в начале нулевых. Антиглобализм, вызванный “миротворчеством” США, попадание в националистическую среду украинских литераторов, Майдан, и постмодернизм, позволивший смешивать ранее несовместимые дискурсы – всё это обернулось политической кашей в моей голове. В то прото-популистское время меня, впрочем, интересовали не взгляды, а провокации, призванные встряхнуть консервативную культуру. Бывало, однако, что, заслушавшись их музыкой, я не замечал, как мой “гламурный фашизм” становился обыкновенным.
Я критиковал консерваторов, и тут же заявлял, что растормошить Украину может только новый Гитлер. Тексты против клерикализации сопровождались текстами в поддержку джихада. Логотип моей арт-группы был вариацией свастики; на наших акциях мы расстреливали красками связанных голых женщин, но называли это “утиным авангардом”, и наш сексистский символизм сходил за иронию. С одной стороны, я публиковал гей-искусство, с другой – кричал своему однокурснику-гею “таким как ты здесь не место”. Увлечение рэпом не помешало мне возмутиться, когда организаторы одного из киевских фестивалей поставили моё выступление на менее выгодное время, чем концерт темнокожего исполнителя. В общем, из-под моего капота то и дело брызгала дикая ночь.
Нет, я не думал, что чёрный музыкант имеет меньше прав на выгодное время, чем я, потому, что он – чёрный, а я – белый, и между расами есть некая качественная разница. Такого нарратива не было в моей культуре. Но то, что он чёрный делало его в моих глазах иностранцем, чужим. Меня возмутило не то, что преимущество у чёрного, а то, что “чужой” получил преимущество на “моей” земле. Тот факт, что он был, вообще-то, гражданином Украины, значения не имел. Компас, с помощью которого я оценивал его принадлежность к “своим” был позаимствован мною не у расизма, а у интегрального национализма, для которого этнические признаки важнее гражданства. Спросите у Википедии, и она подтвердит: украинцы – восточнославянский народ…
Единственное, что отличало (гомо)сексуальность моего однокурсника от любой прочей сексуальности, был её общественный статус. Меня не волновало с кем он спит. Целующиеся парни никогда не вызывали у меня отвращения. В основе моей агрессии, вспыхнувшей на глазах у девушек, в чьи недра я мечтал провалиться, лежало ощущение, что я, при всей своей гетеронормативности, не являюсь “настоящим мужчиной”, и нуждаюсь в его знаке, чтобы включиться в общество, стать своим. Вместо того, чтобы распознать в инаковости ближнего свою, найти товарища по расширению нормы, и сотворить молекулу нового мира, я, – слабый и чужой, – напал на ещё более слабого и ещё более чужого. А своим так и не стал.
Сознавая свою ответственность, важно не забывать и о том, какую роль в нашем поведении играет культура, сообщающая его стандарты и механики. Что значит быть “настоящим мужчиной”, и почему быть им – значит, унизить-наехать-прижать-зарычать? Что делает темнокожего украинца “чужим”, если мы – граждане одной страны? Откуда лезет всё это пещерное говно?
2
Забота о традиционных ценностях, здоровье нации и собственном мужестве в действительности вторичны для идеологии правого национализма. Первично нечто куда более древнее и животное – водораздел на своих и чужих.
Да, безусловно, – все мы так или иначе артикулируем некое своё, но степень его инклюзивности зависит от наших убеждений: если своё-гуманизма приглашает в себя всех желающих, то своё-национализма, в его правом изводе, направлено на обособление совпадающих, и потому сопровождается ксенофобией.
Функция ксенофобии – социализация. Посредством агрессивного ранжирования общества, правый националист создаёт своё племя, и заявляет: я – украинец, и, значит, не “пидор”. “Пидор” исключён из украинского знака. Нет в нём и других “пидоров”: феминисток, ромов, леваков, иммигрантов, украинцев, живущих на русском, венгерском, румынском и других украинских языках...
Общность, основанная на принципе уподобленности, исключает разнообразие и сопровождающие его несовпадения, из которых и возникает индивидуальность. Это утверждение тем более верно, когда критерием подобия является совпадение этнических атрибутов. Некоторые из таких атрибутов, – например, сексуальная ориентация, раса, или место рождения, – не могут быть изменены посредством волевого освоения, и таким образом автоматически исключают миллионы людей из общества любителей факельных шествий.
Проблема правого национализма в том, что сегодня, в эпоху глобального потепления, массовой миграции и неизбежного смешения людей из разных культур, он попросту не продуктивен. Его результатом могут быть только однородные заперти, относящихся ко всему чужому воинственно, и видящие в смешении культур не естественный исторический процесс вечного симбиоза и переплавки, а угрозу выдуманной чистоте, перспективу растворения якобы статичной национальной культуры в глобальной безликости.
И, тем не менее, контакт разного является условием возникновения нового. Сливаясь друг с другом, люди и культуры не исчезают, а взаимообогащаются, – из старых форм вырастают новые формы, ставшие возможными исключительно благодаря мутации – встречи чужого с чужим. Призывать к жизни в оцепеневшей вечности фольклорного горшка – это призывать к рыбе, которая так никогда и не вышла из родного водоёма, не отбросила плавники, не взлетела.
3
Сегодня, когда в Украине идёт война, оказаться чужим особенно опасно. Поэтому манифестации принадлежности к своим происходят с двойным усердием. Нет, это не гомофобия толкает ряд гомосексуалов вступать в неонацистские группировки а-ля С14. Это не расизм заставляет темнокожую украинскую ведущую Каролину Ашион сообщать с экрана, что общество, в котором она живёт, однообразно. Это не стокгольмский антисемитизм велит художнику по фамилии Ройтбурд быть одним из самых громких адвокатов украинских правых. Всё это – банальный инстинкт самосохранения, активизированный положением насилия, в котором оказалось украинское общество. Насилия не только внешнего, но и внутреннего, идущего из самых тёмных недр нашей страны.
Многие соучастники политики ненависти являются не только её проводниками, но также заложниками и жертвами. Проблему следует видеть не в людях, а в той идеологии, которой они охвачены, и проистекающем из неё положении вещей, при котором ответом на внешнюю агрессию становится её не менее отвратительное отражение – ксенофобия и нетерпимость. Сохраняя Украину в состоянии дикости, такой ответ сближает её с Россией; играет на руку как Кремлю, так и борющимся за украинскую власть олигархам – бессменной колоде кучмовских карт.
Противопоставить ненависти можно только цивилизацию. Бороться нужно не за земли, и не за нацию, а за человека – в себе, и вокруг; за открытость своего, за включение в него как можно большего ассортимента разных людей. Реваншизму побитой паном собаки необходимо противопоставить импульс, породивший как украинскую государственность, так и оба Майдана – импульс незалежности, стремление в содружество цветных и независимых, демократичных народов.