1
Лекция популярного украинского журналиста Юрия Макарова о языке является живой иллюстрацией того хронического состояния, в котором пребывает наша интеллигенция с её большой мечтой о маленьком мире, где Другому нет места. Располагающий бархатный голос, с которым лектор буквально мурлычет свои людоедские идеи, только подчёркивает ту деформацию культуры, в результате которой эти идеи стали нормой в Украине, и, по всей видимости, не возмущают представителей т.н. “гражданского общества”.
“Должен остаться только один” – с этих слов начинается лекция. И именно эти слова, позаимствованные Макаровым из фэнтезийного фильма “Горец”, героями которого являются бессмертные кланово-племенные люди 16-го века, выражают всю её дальнейшую суть. “Кто-то кому-то должен отрезать голову, и эта метафора не такая абстрактная, как может показаться на первый взгляд”, говорит Макаров, подготавливая почву для оправдания “позитивной дискриминации” миллионов украинцев, которые говорят на русском языке.
“С чем сегодня конкурирует украинский язык? Да, с русским. Но, прошу прощения, тот русский, с которым конкурирует украинский – это не язык Пушкина и не язык Тургенева… У меня нет данных, но я знаю, что огромнейший массив российской лексики составляет феня, блатной язык, или нейтральные слова, которые активно в этом блатном языке используются. Например: базар, барыга, беспредел, взрослый, по-взрослому, выкупать, галимый, гнилой, грохнуть, законтачить, зашквар, кидать, кинуть, козёл, козырный, конкретный, косяк, крыша, ксива, лох, малолетка, мандраж, предъявить, прессовать, прикол, по-приколу, разборка, разводить, раскрутка, свалить, сдать, сходняк, протащится, в тему, тёрки, туфта…
…Когда мы сегодня говорим на современном русском языке, мы говорим на блатном языке, языке надзирателей с Лубянской площади. И если мы сочувствуем одному из языков, которые борются между собой… мы не можем полагаться на т.н. свободную конкуренцию. Всё равно неизбежны определённые… меры, которые будут дискриминационными для одного из этих борцов. Это называется позитивная дискриминация как ответ на столетия реальной дискриминации… и есть очень позитивные примеры такой политики.”
Слушая этот зашквар, и видя как тащится от него сходняк комментаторов на Фейсбуке, я пытаюсь понять – это по-приколу? Или этот гнилой базар является реальным беспределом? Так или иначе, эти тёрки требуют разборок:
Похоже, лектор не понимает, что люди 21-го века не могут разговаривать на том же языке, на котором разговаривали люди 200 лет назад. Потому что язык, как и люди, развивается. Со времён Пушкина и Тургенева в языке произошла масса интересных вещей – в частности, он освободился от диктатуры высокопарного литературного слога, и открылся всему спектру присутствующих в обществе лингвистических тональностей. Это – результат социальной эмансипации, ставшей возможной благодаря стремительному развитию индустрии и росту грамотности, позволившей обрести голос ранее безмолвным слоям населения.
По данным переписи 1897-го года, только 21% жителей Российской Империи (без Финляндии) были грамотными людьми. После 1917-го эта цифра подскочила до 57%. Что не могло не отразиться на языке, который, вдруг, перестал быть частной собственностью богатых элит. Все литературы индустриального мира обогатили свои языки разным человеком. Что было победой для народов, и поражением для панов, чью идеологию, спустя 100 лет, выражает Макаров.
Акцент Макарова на фене – это не просто снобизм, не просто классовая реакция, выражающая презрение к “говорящим низам” и лингвистическому разнообразию. Это – социальный расизм, с помощью которого Юрий Макаров расчеловечивает украинцев, которые говорят на “блатном языке надзирателей”; ещё один способ сказать, что на Востоке Украины живёт “быдло”, которое слушает шансон пока “рыцари духа” вроде Макарова создают “смыслы” в ресторане.
Расчеловечивая своих соотечественников, Макаров обозначает их меньшими людьми, потомками угнетателя, не украинцами, которых именно поэтому можно дискриминировать, украсив этот процесс эпитетом “позитивно”. Вся его лекция – одна сплошная апологетика нарушения прав человека. Учитывая, что эту дикость совершенно невозмутимо лайкают модные киевские люди, возникает вопрос: всё ещё рано бояться перехода “позитивных” дискриминаторов к “определённым мерам”, или проблемы по-прежнему нет? Сколько расистских транспарантов, ромских погромов и анти-семитских шествий будет достаточно, чтобы мы осознали, что украинское общество слетело с катушек?
2
В Украине шестой год идёт война, в рамках которой “настоящие” и “не настоящие” украинцы убивают друг друга при активном участии России и США. Казалось бы, в ситуации кровопролития, украинскому интеллектуалу полагается быть голосом человечности. Вместо этого он спешит напомнить своим соотечественникам, что “должен остаться только один”, и способ этого добиться – отрезать врагу голову.
Зачем? Потому что “альтернативы позитивной дискриминации, к сожалению, нет”, “никакой компромисс невозможен”, и “рано или поздно кто-то перейдёт на язык своего собеседника… кто-то более слабый”. Сказав всё это, Юрий Макаров спешит успокоить: “Всё будет нормально”. Но когда? Подозреваю, что когда “слабому” отрежут голову и “останется только один”?
“Кто переходит на язык собеседника, тот и слабее”, – повторяет лектор, сообщая русскоязычным украинцам, что освоение ими мовы является слабостью. Wow!
И это говорит не скинхед из подвала, а человек образованный, публичный. Образцовый украинский интеллигент, который таким своим размеренным журчанием создаёт климат для войны и погромов. Это, конечно, не хуже, чем прямое насилие. Но это гораздо подлее…
Каждая сентенция Макарова пронизана акцентом разобщения. Так, например, Макаров вспоминает работы украинского лингвиста Константина Тищенко, чтобы подчеркнуть: между украинским и польским языками больше родства, чем между украинским и русским. Это делается не для того, чтобы заявить проблему на пути изучения украинского языка русскоязычными украинцами, и необходимость более тонкой, постепенной украинизации, а чтобы сказать: не такие уж мы и родные. И это снова означает: “можно бить!”
Макаров не выражает ни малейшей эмпатии к соотечественникам, которые болезненно реагируют на “позитивную дискриминацию”. Их боль и протест воспринимается им не как естественная реакция на дискриминацию, всегда являющуюся практикой несправедливости, а как непонимание дискомфорта, который испытывают в их присутствии украиноязычные люди “в своей стране”.
Словно “непонимающие” не являются такими же её гражданами. Словно эта страна не точно так же их страна. Словно их язык делает их унтерменшами, которые должны заплатить за прошлое, в котором они не участвовали, и с пониманием отнестись к кляпу.
В этой связи, хотелось бы напомнить господину Макарову, что Конституция Украины не даёт права на дискриминацию кого-либо, какими бы эпитетами о “позитивности” эта практика не описывалась.
3
Один из характерных моментов лекции Макарова посвящён евреям. Заявляя, что в 1926-м году 70% еврейского населения Украины говорило на идиш, а в 2001-м – только 3,1%, Макаров делает драматическую паузу… Будто вот-вот расскажет, как, куда, и почему подевались все эти былые количества украинских евреев, и какое отношение к этому имеют люди со взглядами “остаться должен только один”.
Увы. Дальше на эту тему у Макарова – пробел и троеточие. Вопрос об этнических чистках при участии украинских националистов превращается в вопрос о языке с намёком: русские задавили евреев. События Второй мировой войны и появление в середине 20-го века государства Израиль упоминается вскользь – с оговоркой, что тамошнее население на идиш, вообще-то, не говорит, и, видимо, по логике Макарова, тоже не является “настоящими евреями”. Как не являются “настоящими украинцами” те из нас, кто говорит по-русски…
Избегая комплексного анализа языковых трансформаций украинского общества в процессе индустриализации аграрных просторов бывшей Российской империи, ни слова не говоря об украинизации, потому что она не вписывается в призму тенденциозной сталинизации противоречивого советского опыта, Макаров иллюстрирует расправу над украинским языком статистикой: в 1900-м году, будучи в составе Российской империи, население Украины являлось на 70% украиноязычным, и на 9.6% русскоязычным, а в 1989-м году стало 64.5% к 32.8%.
Как на это повлияла урбанизация, и миграция людей между республиками СССР, Макаров не уточняет, упрощая всё до удобной ему агитки: это не русскоязычных жителей Союза прибыло, а украиноязычных стало меньше. На целых… 5.6%. Это за 70 лет ГУЛАГа… про этнический состав которого Макаров, кстати, тоже молчит не просто так, ведь и там всё не сходится с заветным нарративом о “геноциде украинского народа”, без которого невозможно обрести ту исключительность, которая в глазах Макарова, даёт добро на “позитивную” дискриминацию. А тут ещё, как назло, количество украинского населения выросло до 52 миллионов за годы власти красных душегубов…
4
Фраза, потрясшая меня, и окончательно проясняющая взгляды Макарова звучит следующим образом: “У наших русскоязычных… сограждан, соотечественников и, частично, нас самих с вами, есть язык-крыша в соседней Российской Империи…”.
К кому он обращается? Кто эти “частичные мы с вами”, которые “не они”, не эти “наши русскоязычные… сограждане”?
По мнению Макарова, быть украинцем – значит, говорить на украинском языке. Из этого следует, что украинская идентичность не является предметом само-идентификации – чем-то, что индивид определяет по собственной воле. Такая идентичность снисходит на него извне, и обретается посредством приобщения к нации за счёт соответствия узкому этническому стандарту. Иначе же не понятно, что делает человека по фамилии Макаров, собственно, украинцем.
И что это за намёк на “чемодан-вокзал”? Понимает ли господин Макаров, что в реальном мире социальные связи не сводятся к лингвистике и имеют целый ряд более существенных измерений, которые не позволяют произвольно вырывать людей из их земли и бросать в любое прочее место, где говорят на том же языке?
Идеология Макарова – самая архаичная, самая консервативная форма из всех возможных национализмов: этнический национализм, который бесконечно устарел в глобализированном мире с его мультикультурными мегаполисами и разноцветными людьми, который вправе самостоятельно выбирать себе те или иные эпитеты. Мире, где принадлежность к тому или иному народу определяется через гражданство, – паспорт, – и само-идентификацию. Но Макаров не живёт в современном мире и не мыслит, как современный человек. Он оперирует лишь мёртвыми догмами вчерашних дней, которые невозможно натянуть на сегодня.
Даже когда он пытается быть “крутым лектором”, и цитирует сагу “Звёздные войны”, совершенное органичное для этого фильма общение роботов на разных языках описывается им как нечто дискомфортное и не естественное. Не потому, что оно таково, – в сюжете фильма нет ни намека на то, что у роботов есть какие-то проблемы с общением; Хан Соло прекрасно понимает Чубакку – а потому, что это дискомфортно самому Макарову, который, как и всякий этно-националист, чувствует себя комфортно только в маленьком мире, где все друг друга знают, и уподоблены. Это – не интересный, одноцветный мир. Мир, из которого хочется убежать, потому что в его однообразии ты задыхаешься; и ничего нового с тобой не происходит. Мир сплошной и тотальной “родной хаты”. Мир, которому нечего противопоставить богатству социальной ткани Нью-Йорка или Берлина, и именно поэтому этот мир обречён. Современные люди хотят жить в радугах, а не хатах. И только в полной местечковости, в полной провинциальной зашоренности можно топить посреди 2020-го года за “украину для украинцев”. Такая Украина – не интересна. Такой Украины – нет. И такой Украины никогда не будет, потому что внутри Украины – радуга.
5
Проблема наших авторитетных ксенофобов в том, что они живут навязчивым желанием отмены истории. Как если её можно просто отмотать назад, вернуться в состояние эфемерной этнической девственности, которой никогда, по сути, не существовало; перезапустить национальный проект без так мешающих его утопии “не украинцев”.
Судя по всему, никакая война не способна переубедить Макарова в том, что с его проектом что-то не так, и реалити-чек он не проходит. При чём, снова и снова, на протяжении вот уже 30 лет. Потому что реальная Украина – сложнее, чем моно-этнический вымысел о ней.
Страдание превратилось в неотъемлемую часть украинской идентичности, и воспроизводит ресентимент жертвы, питающий политику возмездия, которое не ощущается даже когда украинец физически уничтожает Другого.
“…тотемизация собственного жертвенного положения в мировой истории, к сожалению, нередко вызывает у того, кто еще недавно был жертвой, жажду крови — любой крови; крайне редко она оказывается кровью его мучителя и куда чаще принадлежит посторонним людям, не имеющим отношения к конфликту. Поскольку тотем не может существовать без регулярных подношений, новые и новые убийства продолжают совершаться ради его ублажения. В категориях жертвенной экономики стремление осуществить месть, расплату реализуется в духе древних монотеистических религий: “око за око, зуб за зуб”. Поскольку трансцендентное не достигается через смерть того, кто взывает к справедливости, для актуализации священного неизбежно приносится в жертву Другой.” (Ашиль Мбембе)
Выходом из этого взрывоопасного тупика является отказ от идентичности жертвы, отказ от фетиша страдания, отказ от культа смерти – уничтожение тотема; борьба с политикой расчеловечивания любого человека; обретение силы за счёт преобразования исторического опыта в общество, где история не воспроизводится, а творится; где, чтобы быть, не нужно дискриминировать; где есть место для всех. И нет места для дискриминации. Особенно “позитивной”.