1
За кнутом последовал пряник: совершив 11 тысяч арестов, сопровождавшихся побоями, пытками и убийствами, государство спрятало свои плети, и на сцену выползли замотанные в ганийские вышиванки “демократы”. Их спектакль, – коллективные стояния на колене, отсылающие одновременно к протесту против полицейского произвола и позе убийства полицией Джорджа Флойда, – не убеждает улицу. И, тем не менее, сейчас для либерухи – звёздный час.
Несмотря на то, что решение спустить на собственный народ армаду силовиков принимали губернаторы от обеих партий, было бы странным, если бы Демократы не воспользовались такой предвыборной возможностью, чтобы в очередной раз не свалить системную проблему на частное, персонифицированное зло – Трампа. Это играет на руку их кандидата, – Джо Байдена, – который, вопреки деменции и десяткам обвинений в сексуальных домогательствах, является единственной электоральной альтернативой трампизму. (Все прочие бежали с корабля.)
По-настоящему интересны тут, впрочем, не столько разборки партийных элит, – плохого и хорошего копа, – сколько механика канализации восстания с целью сохранения порядка вещей, на страже которого стоят обе фракции.
2
Восстание, охватившее 50 американских штатов и более десятка других стран, превратило Black Lives Matter в глобальное анти-расистское движение, которое в значительной степени определяет характер протеста против системного расизма и полицейского произвола. Но перспективы такого заглавия неоднозначны.
У истоков американского движения за гражданские права стоят пан-африканские националисты и карибские марксисты – интеллектуалы Гарлемского ренессанса. Исторически, оно вооружено концептуальным аппаратом, необходимым для того, чтобы прокладывать мосты от расы к классу, – т.е., к материальным, социально-экономическим основаниям расизма, – и, следовательно, к подлинной политике, направленной на сущностную трансформацию общества. Однако в современном мире, в обстоятельствах неолиберальной гегемонии, пронизывающей не только угнетателя, но и угнетённых, такие мосты и такая политика проблематичны.
Как и #MeToo, Black Lives Matter действует в рамках “хозяйской” логики: опираясь на политику идентичности, требующую “быть чёрным” и “бороться с расизмом” так, будто расизм – это осечка системы, а не продукт её дизайна: неравенства, на котором зиждется рыночное общество. Такая “борьба с расизмом” смотрит в следствие, а не причину, и потому не производит эффективной политики. Где-то ей удаётся наказать отдельного копа, судью или политика, но это – пластырь.
3
Политика идентичности, наделяющая чёрного человека субъектностью на основе его расы, не допускает выхода за пределы источника этой субъектности. Раса служит той скрепой, которая позволяет ему “быть собой” на символическом ландшафте рыночного общества. Идентичность – это как бы ты: твой статус, твой класс, твоё место в структуре рынка; фасад, не передающий сложной реальности твоего существа, но определяющий его в социальном пространстве, снабжающий тебя символической индивидуальностью: комбинацией знаков, которые пребывают в рыночных отношениях, и создают своим электричеством иллюзию твоего “Я”.
Чёрная идентичность намагничена колониализмом. Выросшее из него классовое общество унаследовало колонизаторское отношение к чёрному, определило его положение, и обернулось супер-эксплуатацией; а с ней и травмой, которая делает идентичность чёрного человека невероятно интенсивной; собственно, творит её.
Отказаться от этой идентичности – значит не просто предать коллективную память о несправедливости и поспособствовать “отбеливанию” истории, но также потерять свой образ, “себя”.
Жертва расистского угнетения пребывает в зачарованном кругу безысходности. Желание покончить с болью, связанной с травмой, вступает в противоречие с необходимостью её переживать, чтобы актуализировать “себя”, “быть собой”, и быть вообще. Этот процесс происходит не только на уровне исторической памяти, но здесь и сейчас – в реальности продолжающихся и развивающихся расистских структур, которые также обновляют травму, вовлекая новые поколения чёрных людей в стандартизированную идентичность; в культ боли; в перманентную эмансипацию, которая не наступает – в навязчивую ненависть к угнетателю и зависимостью от его угнетения. В общем, не удивительно, что сексуальным модусом неолиберального капитализма является садомазохизм...
4
Вышеописанная механика расы затрудняет выход за её пределы – в классовое сознание, и солидарность, которая необходима для освобождения, – в частности, чёрного человека, как одной из самых угнетённых, и от того одной из наиболее нуждающихся в революции, социальных групп американского общества.
Парадокс в том, что примат класса вступает в конфликт с лозунгом Black Lives Matter, являясь, при этом, единственным способом воплотить его требования в жизнь. Ведь только полный демонтаж иерархии, полное упразднение классового социума способно произвести положение равенства, в котором чёрная жизнь не просто имеет значение, но значит то же, что и всякая прочая человеческая жизнь.
Стоит отметить, что противники BLM справа, тоже пытаются “перешагнуть” через расу, но делают это не из стремления к солидарности, а из дискомфорта, который вызывает в белом человеке чёрная эмансипация, имеющая своим противником “белый” порядок вещей. Контр-революционный лозунг All Lives Matter является, в этом смысле, псевдо-гуманистической личиной белого дискомфорта – попыткой проскочить этап, требующий нашего совместного проговаривания.
Проблема не решается её отрицанием, и идеализмом а-ля “все люди – братья”. Тем, кого коробит чёрный акцент лозунга BLM, следует понять, что Black Lives Matter не означает, что все прочие жизни – не важны. Семантика этого лозунга призвана обратить внимание на то, что в американском обществе жизнь чёрного человека обесценена. Black Lives Matter говорит то же, что все предварявшие его движения борьбы против расовой дискриминации: I’m a man: я – человек, и не позволю обращаться с собой, как с вещью.
Диалектическая борьба с расизмом подразумевает признание реальности положения системного угнетения чёрного человека, и классовый анализ её причин; внутреннюю, расовую солидарность чёрных, являющуюся важным условием их политической организации, и солидарность класса в целом для совместной борьбы за всеобщее равенство и справедливость.
5
Оперируя такими размашистыми понятиями как раса или класс, не стоит забывать, что за ними стоят пускай концептуально обобщённые, но на самом деле неоднородные социальные реальности – слова, наполненные разными людьми; и что само по себе угнетение не делает угнетённого автоматически справедливым. Справедлива борьба с угнетением. А угнетённый может быть любым: зачастую, это больное, исковерканное насилием над собой существо.
Его “грубость” и “дикость”, вызывающая буквально рефлексивное презрение у людей в шарфах, не даёт оснований оправдывать положение угнетения.
Именно в силу своей подчинённости угнетателю, угнетённый предрасположен к воспроизводству такого образа человека, и такого порядка вещей, который он перенял от пана. Эту двойственность угнетённых нужно принимать во внимание (во избежании их политически вредоносной идеализации), но она не является преградой для борьбы с угнетением. Угнетённый выздоравливает в борьбе – по мере совместного, товарищеского исхода из положения угнетения.
6
Следом за силовым подавлением восстания и его превращением в “мирный протест”, демократический истеблишмент принялся его интернализировать: то, что начиналось как восстание против системного произвола, и охватило собой людей разных рас, гендеров и политических взглядов, теперь целенаправленно пытаются свести к вопросу о расе.
Да, безусловно, расовый момент находится не только на семантическом фасаде события, но и в непосредственном эпицентре той социальной несправедливости, которая происходит с чёрным человеком в США. Но желание либералов говорить о расе связано скорее с их нежеланием говорить о системе. Разговор о расизме причинно и по существу угрожает статусу-кво, частью которого является либерал, выступающий за “улучшение” режима эксплуатации, его более “гуманную” форму.
Буржуазные “демократы” воспринимают восстание как угрозу, а мирный протест – как возможность для апроприации социального недовольства, его направления в русло своего партийного проекта. Политика идентичности играет в деле инструментализации протеста первостепенную роль.
Активистские фиды завалены мемами в духе: “Потребляй чёрное”, “помогай чёрному”, “поддерживай чёрное“. И хотя мотивом большинства этих призывов является весьма благородное и совершенно искреннее желание поддержать тех, кто реально угнетён, некоторые товарищи слетают с катушек – последовательно подменяют желание помочь ближнему либо желанием искупить вину/получить одобрение, либо желанием доминировать – стать, как пан.
Что примечательно, наиболее истовыми глашатаями этики чёрной сознательности / белого союзничества (ally) из раза в раз оказываются белые люди – выпускники либеральных академий. В их руках благие политические намерения становятся швондеровщиной, и оборачивается морализмом и cancel-culture.
“Белый не должен поднимать кулак вместе с чёрными”, “белому не стоит кричать “я не могу дышать”, “белый не может говорить о расизме” и, наконец, “белый не должен приходить на эту акцию”. Возможно ли вообразить более ядовитые директивы для протеста, чей успех зависит от широты народного фронта?
Опять же, к случаям в духе “эй, Белоснежка, проси прощения на коленях”, стоит относиться как к следствию угнетения, болезненным попыткам выплюнуть боль. Неприемлемым и уродливым, но объяснимым, и заслуживающим не травли, а поиска пути сквозь травму – к солидарности в эмпатии, на основании взаимоуважения и взаимопомощи.
7
Прицерковное чудачество в форме публичного омовения чёрных ног меня не удивляет – религиозные люди безумны по-умолчанию. Куда более тревожной тенденцией является нарастающая расовая эксклюзивность протеста BLM. Она хоть и способствует формированию коллективного политического субъекта, но ограничивает его расовым меньшинством – 13% населения США.
Такой субъект не представляет угрозы для статуса-кво, укладывается в рамки буржуазного протеста, и в перспективе не меняет политэкономический базис американского общества. Следовательно, не является трансформирующим.
Если эта тенденция сохранится, результатом протеста станет малое улучшение социального положения определённой части чёрного меньшинства, – его элиты, – в рамках имеющегося порядка вещей. Изначальный революционный импульс восстания будет редуцирован до подачек наиболее предприимчивым участникам протеста для их дальнейшего участия в забеге рыночного дарвинизма.
Да, Демократы ритуально станут на колено, поднимут кулак, и воскликнут “БЛЭК ЛАЙФС МЕТТЕР!”; на всём этом поднимется чёрная буржуазия, афро-хипстеры будут трудоустроены на время тренда в креативной индустрии, Netflix снимет три новых сериала “про чёрных для чёрных”, футболки с Джорджем Флойдом станут частью модного гардероба – короче, рынок всё освоит, и статус-кво продолжит быть, а обыкновенного негра из гетто как мочили, так и будут мочить. И время от времени хоронить в золотом гробу.