1
Я ищу связи с местом. Чтобы город стал моим городом. Улица – моей улицей. Не в смысле собственности, а в смысле принадлежности как чувства, возникающего из отношений, со временем, при некотором количестве шагов, событий и ударов ресниц по подглазным кругам.
Для этого нужно побыть, потоптаться на месте, ввинтиться в мякоть прохожих, измарать взглядом проспекты, попасть в передрягу, – в общем, дать жизни случиться, – здесь, с тобой – застыть в янтаре, обратиться воспоминанием.
Память даёт связь. И тоску – кисло-сладкую, как губы китайца: по мёртвым дням, которые цветут в живых, по разгаданной загадке, в силу естественного умирания, за работой, во время поедания клубники, на фоне поющих птиц и журчащих рек.
2
Влюблённый в лес, я возвращаюсь с надеждой из леса: на дом, на то, что город, за которым я успеваю соскучиться, встретит меня взаимным чувством; чувством, с которым я спешу к нему из мшистой чащи. Но этого не происходит.
Я возвращаюсь в красоту, которая остаётся неизменной, и неизменно чужой, социально дистанциированной в результате капнувшей на обезьяну летучей мыши. Её сок заполнил пешехода тревогой, кашлем и осторожностью.
Губы не соскальзывают на губы – просчитывают, взвешивают все за и против, и отступают. Пешеходы остаются голодными. И раздражают друг друга желаниями, на пути которых возникает здравый смысл, животный страх и политэкономика, толкающая соседа стучать в мою дверь, продавать шоколадные вафли в надежде собрать на квартплату. Его жена предлагает уборку квартиры. 2 часа. $9. «Прошу вас, сеньйор!».
3
Я вспоминаю зарю века, когда «глобализация», за которой всё это время прятался бродячий вампир, казалась лекарством от «моего» общества, чей консерватизм является локальным продуктом глобального вмешательства.
Содержание этого вмешательства, – сама закваска рыночного бога, – подменяет социальных животных атомизированными социопатами, карабкающимися по хребтам в раже дарвинистской истерики.
Подозрительные циники с гуляющей коленкой не складываются в общественный договор – вязь доверительных отношений, из которых получается чувство дома, и социальное существо, которое его населяет.
4
Рыночный город – не место жительства, а рынок, предполагающий иной тип отношений, интересов и навыков, нежели повседневная человеческая жизнь.
Сами по себе эти отношения, интересы и навыки ничем не зазорны, но будучи экстраполированными на все сферы общественной жизни, её разбазаривают, лишают тепла, ради которого наши предки сбегали от природы в города.
Этот побег был продиктован общими интересами, и ждал от города не чащи леса, а освобождения от чащи – возможности жить сообща, и вместе процветать как большая сущность, за счёт обобщённой силы, берущейся из каждого, и каждому принадлежащей – одной на всех, для всех как одного.
5
Моё желание принадлежности к месту вызвано его потерей. У меня две родины. Обе отняты. В обеих серебрится мама. И комы людей, убеждающих друг друга в том, что страна – важнее, чем наши маленькие человеческие чувства.
Дом не отыскать в прошлом. Прошлое прошло. Настоящее – в плену вампира. Наш дом – будущее. Руки, рвущие цепь. Плечи, смыкающиеся с плечами. Пальцы, ложащиеся на кадыки вампиров, и остающиеся там до тех пор, пока из кровососа не брызнет его равнодушие и жадность. Любовь не пощадит смерть.
Страна не имеет значения. Значение имеет только человек, и отношения между людьми, их союз, образующий дом. Страна – это кровать, сапог, лампа – вещи не бесполезные, но второстепенные по отношению к блеску глаз в черепе ближнего.
6
Другая причина желания места – в чемодане, на котором я живу второй десяток лет. Чемодан у меня хороший. Но заслоняет образ дома в месте.
Всякое место из-за этого – матрос. Отношения с ним носят временный характер. Львов. Киев. София. Нью-Йорк. Лос-Анджелес. Это имена возлюбленных. Однако, ни в одном из этих мест я не завёл собаку. Собака не помещается в чемодан. Как и дом не помещается в собаку. Как любовь не помещается в сердце, и постоянно ищет обобщения – коллектива кулаков и губ.
Внутри чемодана: рубашки, трусы и надежды. Всё это намекает на грядущее отбытие, тогда как задача – ввинтиться друг в друга, сотворить социального зверя, слепиться и впиться всем классом в холодные глотки сосущих.
7
За чемоданные годы я наловчился, и умею провоцировать события, якшаться с матросом, палубой, мачтой, устраивать приключения в тени трюма, бередить крысу на весле, – в общем, заляпывать место событиями, которые достойны памяти, и производят связь, тоску, вкус клубники, сахар смерти.
В этом – смысл прогулки: испачкаться и испачкать, себя и собой. Иначе жизнь – утопание; зябкая пустыня, где не найти ни ближнего, ни самого себя.
Важно превращать города в кладбища воспоминаний. Так они становятся домом. Чем-то родным. Чем-то тёплым и влажным. Связью, ведущей в близость.
Здесь мне было грустно. Здесь я смеялся. Здесь, я в последний раз обнял друга, которого больше нет. Здесь у неё заблестели глаза, и продолжают блестеть по сей день – уже не у неё, но всё ещё во мне.