1
И вот она, наконец-то, в Перу. Дома. На Родине, где никогда не была, и где теребит обезьянку. Впервые.
Люди здесь – как она. Земля здесь – как она. И этот парень – тоже карамельный. С глазами, напоминающими бабочек в пасти у пропасти.
Наверное, это из-за гущи ресниц; и мглы зрачков, в которых не видать зениц; из-за трепетного блеска, разлитого чувством по этим колодцам.
«Я видела библейских ангелов. И слышала голоса своих предков. Они говорили со мной через Луиса. Он приготовил для меня отвар лианы – аяуаску. Я влюбилась!».
2
Пальцы вонзаются в стебли гуавы, агуахе, лукумы, папайи; сцарапывают мякоть, и кладут её в зацелованный рот. Глаза у бабочек плывут по рекам карамели.
– Луис мне рассказал, что звери умеют превращаться в людей, и что изначально белый человек был москитом, жаждущим выпить наш народ до дна.
Исторически это верно. Как и Луис, она покрыта соком. Им кровоточат фрукты на траве. От их запаха, в тропической влаге, среди доносящихся отовсюду воплей жизни, чувство жажды действительно возникает.
Я пытаюсь согласиться, подтвердить рассказ Луиса, но слова застревают у меня в хоботке. Всё, что мне удаётся выдавить из него – это пересохший писк.
«А ведь забавно, что ты реально похож на вампира», – говорит она.
– И правда, забавно…
3
Сердце стучится под ритмы цикады. И хотя «Луис говорит, что москиты лишены сознания», нечто во мне соображает ночь; заключает, что небо погасло; что все эти звёзды, которые смотрят в нас своим светом, остыли где-то далеко; уцелел только свет, мчащийся сквозь ледяное небо – к нам. Как отзвук. Как эхо.
Встречаясь с ней, свет расшибается в брызги, проникает в поры, смешивается с соком гуавы, агуахе, лукумы, папайи; озаряет вены. Вот же они – пульсируют на её шее. Хобот мой дребезжит, спина чешется, лопатки приходят в движение.
Здесь, в жаркой мгле, среди хижин с соломенными крышами, на «ритрите для гринго», – она говорит это слово всё чаще, – от людей остаются только влажные силуэты. Я замечаю их на фоне костров, в качающихся гамаках; то тут, то там – в зарослях уединённого хруста. И все они – мокрые фрукты на траве.
В конце концов, гаснут и звёзды, и костры. Остаются гореть только взгляды. Под воздействием лунного света, люди превращаются в лам. Я приземляюсь на их пушистые шеи, в гущу раскалённых стонов. Тут-то меня и хлопает её ладонь.