Когда одна работа переходит в другую, а смена растягивается до 10-и, 12-и, 15-и часов, сознание становится ясным, как льдина. Разговоры о «нации», «гендере» и прочих «метанарративах» начинают казаться пением птиц. Я не хочу сказать, что эти песни не важны. Я просто понимаю, насколько далёкими являются их звуки от жизни трудящегося большинства.
1
Речь не о том, какие взгляды поёт птица. Речь о том, что всё, чего я хочу в конце трудового марафона – это тёплой еды, тихого вечера, доброго фильма, и крепкого сна. По пути ко всему этому я открываю зев сети, натыкаюсь на очередной пост «о будущем нашего народа», и сознаю, что это пишут и читают люди с избытком свободного времени. Им не нужно бороться за хлеб. И именно потому, что им не нужно за него бороться, они не понимают сути этой борьбы и рабочего дела. Их жизнь творится на другом уровне. Нею движет не нужда, не угроза голода, улицы и смерти, а желание улучшить своё лучшее положение. Иными словами, их борьба не за хлеб, а за жир.
Я это не в укор, а к тому, что разница в опыте затрудняет эмпатию. Представители разных классов находятся в разном положении и обладают разными интересами. Из этой разницы возникает культура, сотканная из текстов, написанных классом, который понятия не имеет о жизни большинства.
Этот говорящий класс не стремится упразднить хозяйский порядок. Он хочет его улучшить, сделать эксплуатацию гуманной, а несправедливость демократичной. Потому что подсел. И занимает в системе угнетения более выгодное положение, которое даёт иной образ реальности, нежели та, в которой живёт большинство.
Сочувствуя рабочим, лучшие представители промежуточного класса пытаются выражать положение, в котором не находятся, и петь в интересах, угрожающих их собственным. На практике их риторическая демократия заканчивается там, где начинается частная собственность, и является иллюзией в мире, производством которого управляет не демос, а начальник (царь), совет директоров (политбюро), их банкиры, элиты, менты.
Либеральная интеллигенция любит мёртвых революционеров именно потому, что они мертвы, и в этом своём состоянии безопасны. Их трибуны дают возможность говорить правильные вещи, чувствовать себя хорошим человеком, и оставаться в положении ненасильственного бездействия сверху – парить над торжеством несправедливости, дающей среднему классу возможность парить.
2
Рабочий кажется немым. Ведь у него нет ни времени писать и читать тексты. Когда же микрофон попадает в его руки, он обнаруживает, что у него нет слов, кроме хозяйских. Хозяин дал ему язык и образ человека – понимание, что быть человеком значит быть, как хозяин: набивать щеки, переступать через ближнего, и делать вид, что ты – самый порядочный из мудаков.
Гуманитарии среднего класса пытаются вооружить рабочих «культурой», не понимая, что рабочий не общается с миром стишками. Речь не о том, что стишки не нужны, или что рабочие люди на них не способны. Речь о том, что труд говорит на языке профсоюза и забастовки, условий контракта и регуляции усилий на производстве. Борьба рабочих происходит на работе.
Демократия зависит не от того, что мы думаем, а от того, что мы делаем; как производим и распределяем блага – в руки какого класса отдаём плоды труда; способствуем ли росту ассоциативной и переговорной силы рабочих?
Ясно одно: сытый голодному не товарищ. Никто не добрый, и не злой. Всё хочет жить и действует, исходя из своих интересов, которые зависят от класса.
Не стоит ждать добра от тех, кто над тобой. Не стоит апеллировать к дыре на месте совести вампира. Как и пьянеть от милых либеральных песен.
За холстом на камине «гражданского общества» – жизнь рабочего большинства. В большинстве и нужно выстраивать фундамент демократии, которая начинается не с банта и памфлета, а с организации на производстве вещей и благ.