Грызу гранит науки, охвачен лирикой, и помалкиваю, чтобы не подливать горечи в костёр очевидных украинских перспектив.
Автобус с безногими и душистыми довозит меня на тот свет — к чертогам Академии. Здесь реальность кончается. Начинается мир идей, докладов, и молодых лиц, ещё не хлебнувших бездность.
Радость — в шмелях. В остроглазых цветах. В электрических звуках колибри. Здесь, в саду, не имеющем отношения к жизни рабочего большинства, я валандаюсь среди ландышей, и нахожу отдушину в стишках:
"Сядем здесь, у этой ивы.
Что за чудные извивы
На коре вокруг дупла!
А под ивой как красивы
Золотые переливы
Струй дрожащего стекла!"
Всё же, приятнее дрожать у ивы, чем наблюдать очередную гибель очередного государства, которое, по очередному совпадению, моё.
Сбегая к белке, я сбегаю от "белочки", которую питает вид красной папочки с "планом победы", вилы ТЦК на "вiльном" горле, и желание "наших партнёров" снижать расходный возраст.
Необходимость проветрить череп обнажилась на, кажется, пятом бокале — в тот странный вечер, когда я обнаружил себя горланящим что-то про "нашу Киевскую Русь" и "ваших воющих волков". С тех пор прошу не наливать Антошке в кружку, и впредь хотел бы лепетать только на птичьем.
О чём же? В идеале — о важном: любви. Которая "сильнее самой смерти". И будто завершает человека — делает его цельным, а жизнь достаточной.
"В этом зеркале под ивой
Уловил мой глаз ревнивый
Сердцу милые черты...
Мягче взор твой горделивый...
Я дрожу, глядя, счастливый,
Как в воде дрожишь и ты."
Тут мне хочется сказать, что любовь есть политика, наконечник копья. Но это не так. Любовь является точкой назначения, конечной точка, достигая которой действовать больше не хочется. Хочется быть. Пребывать. Наводняться, как Флорида.
Кто влюблён, для того коммунизм наступил. И из-за этого, бывает, кажется, что любовь — это смерть, хотя не смерти от неё желаешь, а тёплого покоя; cвершения человеческого предназначения; реализации смысла сердца, чья функция, хочется верить, не сводится к одному лишь погону крови.
Крови сейчас слишком много. Из неё сделан воздух, время, и осень. Возвращаясь в реальность из кампуса, я встречаю караван иммигрантов. Их привозят пикапы, селят в палатки под моими окнами, и утром забирают на труды. Ночью рабы пьют вёдра, жгут костры на дорогах, и танцуют под звуки родины из мобилы. Ни с ними, ни с любовью, ни со смертью я ничего поделать не могу. Могу прочесть стишок, но, кажется, сейчас стихи не к месту.