1
Гулял по лесу и увидел сверкающий камень. Подобрал его, и камень стал чем-то большим – вмещающим в себя и этот день, и этот лес. Стоит посмотреть на него, и он про всё это напоминает.
Физические параметры камня не изменились. Что же произошло?
Я обратил внимание на объект, и создал отношение к нему – наделил значением, превратил камень в символ, объект памяти.
Что является её носителем – я или камень?
Я. Для прочих – это просто камень.
В процессе коммуникации с другими, я социализирую данное камню значение, и символическая надстройка над камнем становится коллективным текстом.
Кто-то говорит, что этот камень откололся от священной горы. Другой сообщает, что он был найден в лесу, где сообщающий пережил насилие.
Всё это отражается на значении камня, и его восприятии участниками символического обмена.
Сам камень не меняется. Коммуникация влияет только на его семантический статус в умах коммуницирующих.
Возможность взять кусок реальности, и “прицепить” к нему букет любых значений – это то, что делает человека колдуном, а речь – магией.
2
Материя первична и определяет сознание. Однако, будучи материальным феноменом, сознание влияет на бытие, частью которого является.
Объективный мир – это не просто сумма физически существующих единиц, “вещей в себе”, но и вязь отношений к ним и между ними.
Отношения задаются материальным положением относящихся. Это положение выражается, в том числе, на уровне символического обмена – коммуникаций, сообщающих смыслы, и заряжающих действия.
Камень не прекращает быть камнем, и не становится чем-то прочим, когда я превращаю его в символ прогулки в лесу. Как не меняется человек, которого я обозначаю врагом. Однако, распространение такого отношения к человеку, оказывает непосредственное влияние на его бытие: изменив символический статус субъекта, можно сподвигнуть других на насилие в его отношении.
3
Меня интересует пространство разрыва между предметом и его значением.
Кто-то видит в киевской Арке “дружбу народов”, а кто-то “ярмо”, но ни в том, ни в другом случае не, собственно, арку.
Из этого следует, что манипуляции символами позволяют производить галлюцинации, прятать реальность за знаком, управлять людьми.
Разве это не жутко, что нас можно заколдовать – заставить видеть что угодно в чём угодно?
Памятник красноармейцу может символизировать режим, а демонтаж этого памятника – расправу над режимом, хотя в действительности это камень, а не режим; символ, а не символизируемое.
Может ли атака на камень повлиять на то, что он символизирует, учитывая, что источник символа не в камне? Можно ли дотянуться к нему через камень?
4
Камень может символизировать что-то. Но непосредственным носителем символа является человек.
Даже тогда, когда речь идёт о гегемонии как нагромождении доминирующих смыслов, символов и отношений, ничего из этого не существует в отрыве от воспринимающих и практикующих их носителей.
Логика исключения из общества определённого прочтения, символа, смысла, является логикой исключения определённого человека или группы.
Утверждение единого и безальтернативного значения вокруг символического предмета, купирует субъектность как таковую.
5
Будучи объектом памяти, камень символизирует мою прогулку в лесу. И, значит, меня. Зачем мне камень, чтобы помнить? Ведь память – во мне, а не в камне.
Возможно, так я пытаюсь запечатать её в материю, спастись от смерти, откусывающей от меня по пузырьку ежесекундно?
Камень – это портал. Глядя на него, я возвращаюсь в момент, где я жив, и стою у ручья в хоре жаб, любуюсь током воды.
Кто стоит у ручья? “Романтик”. Будучи объектом памяти, камень является предметом моей идентичности. Её вещественным доказательством.
6
По пути в школу, я видел памятник красноармейцу. Убрав его, убрали символ – нет, не строя, а детства и дома – родного, узнаваемого ландшафта.
Новый опыт может сделать очищенный ландшафт снова родным, но за неимением такого опыта, я могу лишь наблюдать очищение дома от себя.
Лес позади. В кармане остаётся камень. Приложив этого “красноармейца” к уху, я слышу грохот водопада.