1
Любовь лежит на языке со всем хорошим. Мы знаем, что она обезглавливает, и, всё же, любим любить. Нет ничего важнее, больше. Боги становятся муравьями. Планеты — мячами. Это — жестокий эффект.
Ведь не приходит же нам в голову окружить тем же воздухом танк или тигра — закрыть глаза на их способность раздавить. Нет, мы не окружаем их сердцами, цветами, открыткой, и музыкой летнего сада.
Любовь — твой обласканный хищник. Чтобы она ни сделала, ты хочешь, чтобы она это делала. Снова и снова. Желательно, без конца.
2
Любовь похлеще смерти. Её расправа ничего не прекращает. Проделав дыру в грудной клетке, метеор устремляется вниз. Но у любви нет дна. Падая в бесконечность, человек задаётся вопросом: как же так вышло?
Вот ты стоишь, и повсюду размытые люди. Смотришь, распахиваешь рот. Издаёшь звуки речи. Перешагиваешь через взгляды. И, вдруг, замираешь.
Что это?! Будто бы рыба в глазах засверкала. Солнце садится.
“Что же ты воздух руками хватаешь?
Кого зовёшь? Кому ты киваешь? —
Нет мне ответа”
Из распахнутого рта начинает поступать чушь. Пространство озаряется приятным человеческим наличием. И хочется, чтобы вот этот человек не прекращался. Был. Как есть. Тут, поближе, блестящий, с тобой.
3
Следом за чушью является холод — предвестник пожара:
“Холодный — холодные руки какие!
Дай, спрячу их у себя на груди я,
Уста устами согрею!”
Думаю, холод — это молитва. Им, вместе с дрожью, просит тело: согрей меня, моя река. Возьми меня. Накрой собой.
А люди рядом носятся с салатом.
4
Тут друг-товарищ вносит злободневность:
— Что же поделать нам с нашествием фашизма?
Не знаю, друг. Я тетерев сегодня.
И думаю, что любовь — это то, что всегда начинается в комнате, где собираются романтики: фашисты, коммунисты, националисты... — спаянные Чувством. Сварливые, дерущиеся, но вместе понимающие чудо.
Одни лишь либы здесь не любы, ведь не знают, что значит любить. Гореть Идеей. Идти за Мечтой. Программа партии у них известна: Вкусно покушал. Скучно умер.
— Ты что это несёшь, товарищ? Выпил?
5
Глаза, тем временем, пылают. Пожар не шуточный, и на такси отсюда не уехать.
“Говорю — никто не поймёт ни слова.
Что вижу — они не видят!”
А вижу я человека. Он будто бы с тучи спустился. Блестит оловянным взором.
Постой-ка. Побудь со мною.
6
Дальнейшая жизнь — горячка. Шагаешь повсюду без кожи. Царапаешься о воздух. И к сраму не липнут одежды. Отныне ты — тупой и голый.
Нет, любовь — это не коробка конфет. Это лесоповал и сенокос, айсберг и локомотив.
Кто любил — тот зола. И знает, что любовь — не человек.
— А кто?
Её имя — доменная печь! Крематорий!
7
При чём тут плюшевые мишки? О чём эти розы с открыток? Одно только в тему — шарик. На нём улетает череп. А в черепе там — кукушка. “Ку-ку!” говорит миру.
“То смотрит, как неживая,
Взора не подымая,
То вдруг глаза подымет,
Водит ими, вольётся;
и словно прильнёт, и словно обнимет,
Расплачется и засмеётся”.
8
Куски не идут в горло. Вода не течёт в дыры. И всё уже не интересно. Ничтожно на фоне блеска.
Ты ходишь в пространстве ногами. Руками терзаешь предметы. А изнутри тебя сосёт тёплый мякиш.
— Смотрите, гуляет влюблённый. Какое хорошее чувство!
Хорошие — дети в кроватке. И котик урчащий с подушки. А это — костёр с ногами, пропавший без вести навеки.
9
Друг тычет в товарища пальцем:
— Эй, ты — у тебя все дома?
Нет, ты — далеко от дома. Паришь над земным шаром. Облизываешь звёзды. И следуешь единственной заповеди:
“Сердце имей — и в сердце смотри ты!”.
10
Всё это длится, дымится, пока человек не обнаруживает себя наедине с кукушкой — поставленный к стенке бригадой амуров в шелестящих плащах.
Самый пузатенький из них готов отдать приказ, да всё никак не поймёт, что видит в небе человек с кукушкой, отчего пялится в лунный кратер, почему шепчет:
“Куда исчезаешь, как облако тая?
Побудь до рассвета, побудь до рассвета!”