В феврале 2025 года Дональд Трамп пообещал «взять под контроль» сектор Газа — территории, опустошённые в результате израильской военной кампании, которая унесла десятки тысяч палестинских жизней:
«США возьмут под контроль сектор Газа… Мы завладеем им... сравняем участок, уберём разрушенные здания, поровняем всё, создадим экономическое развитие, которое обеспечит бесконечное количество рабочих мест и жилья… […] Мы собираемся взять этот участок, развить его… и это будет нечто, чем весь Ближний Восток сможет по-настоящему гордиться. […] Я предвижу, как там живут люди мира, люди всего мира».
Позже это «предвидение» получило название «зоны свободы» (freedom zone):
«Я бы гордился, если бы Соединённые Штаты получили эту территорию, взяли её, превратили в зону свободы. Позвольте там происходить хорошим вещам, дайте людям дома, в которых они смогут чувствовать себя в безопасности…».
В том же жанре инфраструктурной утопии очертил своё видение будущего оккупированных территорий Украины и Владимир Путин:
«Уверен, мы обязательно вернём мир на Донбасс, решим самые сложные задачи, построим и восстановим дороги и жилые дома, школы и больницы, учреждения здравоохранения, образования и культуры, промышленные предприятия».
Эти акты речи, звучащей из имперских уст, и пророчащей жертвам неоколониальной агрессии «светлое будущее», симптоматичны. Не только как формы геноцидального оптимизма и морально-риторического оправдания передела, но и как экспрессии имперского воображения. Экономика в стиле Realpolitik допускает обмен выжженных городов и мёртвых тел на новые инфраструктуры господства. Всё будет хорошо — нужно только «взять» и «сравнять» участок.
Такая транзакция обнажает отоваривающий взгляд имперского глаза, и желание, которое определяет его фокус: экспансия и рост любой ценой, без оглядки на субалтернов — расходных объектов разного номинала.
Люди оказываются такими же «активами» отжимаемого ландшафта, как реки, заводы, или металлы. Их желания и судьбы не имеют значения, теряясь в повести о натурализованном дарвинистском прогрессе.
«Свободный рынок» производит «свободные зоны». Империя не просто регулирует жизнь, но распределяет смерть в рамках того, что Ачилле Мбембе называет некрополитикой, и очерчивает как имперскую суверенность — «способность решать, кто может жить и кто должен умереть».
«Свободные зоны» оказываются зонами смерти — квинтэссенциями рынка, чья свобода реализуется в практиках выхода за рубежи своей законности и чужой cубъектности; посредством заполнения пространств жизни, её насильственном присвоении в форме захвата земель, ресурсов, тел и воображений.