Наблюдая, как грантовые комсомольцы воспроизводят майдановскую кричалку “кто не скачет — тот москаль” в качестве метамодерной отсылки к Событию, я понимаю, что борцы с авторитаризмом не являются борцами с дискриминацией. Как не является инклюзивной их апелляция к демократии, использующая язык ненависти — оскорбление по этническому принципу.
Такое символическое насилие создаёт напряжение между формой и субстанцией происходящего. Обнуляя претензию на демократические ценности, оно, тем не менее, вписано в жанр “демократического протеста”. Этот жанр направляет нарратив и подталкивает опустить детали, которые замутняют фабулу — в частности, упоминание о лозунге, разжигающем этническую вражду с помощью уничижительной лексемы “москаль”.
Протестующие “евроинтегрируются”, требуя чуждого Европе единомыслия, и наказывая за отказ от него маркером отвергающего унижения: кто не делает X, тот не МЫ, тот — Враг.
Поскольку это, по существу, тоталитарное требование, и язык ненависти, на котором оно выражается, не замечается западными медиа из геополитических соображений, активисты из рассадников “мягкой силы”, воспринимают это как сигнал в пользу подобных риторик. И используют инвективы в качестве аффективного клея в мобилизирующем ритуале дифференциации “свой-чужой”.
Так язык ненависти нормализуется в обществе, становится обыкновенным фольклором, без оглядки на его токсичность. По сути, не важно какая именно лексема используется в качестве оскорбления — легитимируется сам принцип, допустимость исключить того, кто чем-то отличается, как внешнего и плохого.
Присутствие на протесте против коррупции придворного коррупционера Сергея Лещенко, отжигающего с “нелохами” на рейвах, пока “лохи” сгорают в окопах, протеста не вызывает. Как и площадное позирование главного собирателя донатов для ЗСУ Сергея Притулы с админами праворадикальных пабликов — в тот же вечер постящих шутки о том, что украинскому депутату Жану Беленюку (чей отец родом из Руанды, где и погиб во время гражданской войны, которая закончилась геноцидом), пора валить в Африку за подписание закона против прозападных институций.
Показательно и то, что одной из “точек сборки” грантовольцев стал книжный магазин “Сенс”, весь маркетинг и бренд-идентичность которого построены на русофобии — “крутости” стигматизации одного из этнических атрибутов своих соотечественников. В числе практик этого заведения — акции, направленные на сбор и уничтожение книг на русском языке. Это ещё один пример магического мышления и символического насилия, в рамках которого книги (культурные объекты, результаты интеллектуального труда и носители знаний) превращаются в макулатуру (мусор). Причём даже не на основании своего содержания, а по принципу языка, на котором эти знания зафиксированы.
Исторически, подобные партсобрания “с чаем и хорошим настроением” кончают кровавой молофьей, и доказывают, что “демократические” фасады можно использовать в олигархических и неоколониальных интересах.
Что могут знать о правах человека “феминистки”, скачущие под лозунг, который не уважает ни только эти права, но и саму человечность Другого?
Репрессивная эксклюзивность распространяется как на идеологический и классовый состав “демократического протеста”, так и на спектр его повесток. Спектра нет. Потому что такая “демократия” не предполагает разнообразия, и развернула свою организацию пёстрого единомыслия под один инфоповод — наезд на НАБУ.
Из-за этой специфичности каждая картонка в руках пионера выглядит одинаково — как саморазоблачение. “Нелохи” цитируют бунтарские песни конформиста Жадана: с одной стороны, риторически сублимируют действие, которое не совершают (“прогрессивная молодёжь подожгла автозак”), с другой — задаются вопросом из той же песни: “сейчас разберёмся, кому принадлежит улица”.
Улица, меж тем, принадлежит ТЦК, которые продолжают похищать тела украинских мужчин, избивать их (подчас до смерти), и бросать в окопы. Но это — не на часі “демократического протеста”. Ни Жадан, ни собаки, на “прогресивна молодь” об этом не поют.