Мои друзья разлиты повсюду. И происходят из разных мест. Наше общение стало настолько привычным, что я подчас забываю, кто откуда.
Это особенно характерно для общения на постсоветском пространстве (скажем, в разговоре русского, белоруса, и украинца, разница между которыми принадлежит скорее области риторической эквилибристики, нежели человеческой реальности), но происходит и в контексте более интернациональной работы в академической и медийной среде.
Так вот я ловлю себя на мысли, что возможность такого общения обеспечивает ни что иное как имперский язык: либо русский, либо английский. Оба этих языка открывают мне людей из Казахстана и Ганы, Махачкалы и Берлина, Токио и Тбилиси... открывают, и тем самым делают мир шире и разнообразнее.
По этой причине я понимаю, но не воспринимаю доводы тех, кто разоблачает “имперскость” наднациональных языков, и призывает отказаться от них.
На практике языковой национализм предполагает, что радуга мира должна схлопнуться, а наши коммуникации опуститься на уровень племени — до бесед своих со своими. Что, в свою очередь, меняет онтологию общения, принуждая меня взаимодействовать преимущественно с украинским текстом.
Каким бы замечательным ни был этот текст, его — мало по сравнению с тем разнообразием текстов, которые доступны на имперских языках попросту за счёт того, какое несравнимое большее количество людей их использует. Количество переходит в качество. Интернациональный (а раньше бы сказали имперский) дискурс разнообразнее национального.
Это не значит, что нам следует признать “второстепенность” национального языка, и на этом основании его забыть. Напротив — национальный язык важно не только знать, но и развивать, посредством производства новых текстов на нём. Как не отменяет это глубины и нюансности национальной культуры, из которых складывается имперский коллаж.
Я, в этом смысле, различаю императив развития национального языка и борьбу с имперским. Считаю таковую бесперспективной, и верю, что никакой запрет на имперский язык не даст того результата, который может дать производство качественных текстов на национальном. Что не стоит путать с конвейером патриотических агиток, переливающих одну на всех обиженную мысль.
Ясно, что время жизни ограниченно, и каждый сам решает как его расходовать. Я владею украинским, и получаю огромное удовольствие от его использования за пределами политических свар, хотя и не достаточное, чтобы сделать его своей кистью-of-choice.
Отказ от имперских языков обедняет мою жизнь, тогда как их использование позволяет её расширять, и узнавать, в том числе, национальные особенности Другого в ситуации, когда мы не можем знать всех национальных языков.
Благодаря развитию AI, в котором я успел поучаствовать как лингвист, — на кремниевых проектах по развитию автоматического перевода на русский и украинский, — очень скоро мы отменим вавилонский прикол господа бога, и сможем общаться все со всеми без какого-либо знания других языков.
Любое произведение можно будет получить на любом языке. Это сделает каждый текст — садом текстов, открывающим новые смыслы, прочтения, грани. Произойдёт демократизация перевода.
Меня в этом сценарии особенно интересует искажение оригинала: не просто чтение Шевченко на английском, а чтение Шевченко на русском в переводе с японского перевода. Кто знает, что это нам ещё откроет в Кобзаре…
Хочется больше мира, а не меньше. Больше цветов, и разных, а не одних лишь “своих” или каких-то “самых лучших”. По этой причине “Украина для украинцев” меня не интересует. Интересует Украина для всех. Интересует весь мир. Что, по иронии, весьма имперский интерес.