All in ЛИТЕРАТУРА

Парень нагрелся, отстегнул протез, и прыгает теперь по проезжей части на своей единственной конечности. Автомобилисты в ярости: жмут на клаксоны, “fuck you!” кричат, – а он в ответ только лает и ухахатывается. — Город ёбаных психов, – говорит Джо. Ему где-то под 70, и я часто встречаю его на кофейных верандах Кориатауна. Всякий раз его жилистые чёрные руки что-то возбуждённо записывают на салфетках.

Поцелуй ускользает, и я снова нахожу себя острым, как сабля, на перекрёстке между коричневой рубашкой и красной армией. Было бы здорово исчезнуть, и никогда сюда не возвращаться, но для этого поцелуй должен длиться вечно, и, значит, свобода невозможна. Либо любить, либо зверствовать.

Город, в который я влюблён, меня пугает. Любые мысли здесь превращаются в сны. Пусть это сладкие сны: с колибри и пальмами, посреди вечного лета и сверкающих карамельных тел. Но и рай, бывает, мучительным, как банка сгущёнки за раз.

Весна мечется по моим жилам, как злодей в вое сигнализации – ищет какой-нибудь ослабленный простенок, чтобы брызнуть наружу. “Вам парням лишь бы брызнуть”, – говорит Адэ. “Ну что ты, я же в поэтическом смысле. При чём здесь сперма?”. “Заметь, про сперму это ты сам заговорил…”

“Моё лицо снесло выстрелом из дробовика. А ты почему решил стать художником?” – спрашивает Джерри, добродушно моргая единственным глазом. Я не могу найти в его лице точку опоры – всё в нём вопит; за что зацепиться, куда смотреть, на чём остановить свой взгляд: торчащий клык, дыра по центру головы, нос набекрень? Я выбираю уцелевший глаз – мутный, как колба со смогом. “Та он еле видит. Но зато он есть – с ним лучше, чем без него, — гогочет Джерри. — Ты мне ответишь на мой вопрос, или так и будешь стоять-охуевать?”

Девушка Ланики уехала на конференцию в Испанию, оставив ей пустую квартиру в корейском квартале. “Проклятые лесбиянки!” — говорит мне Ланика. Я пытаюсь понять, как это согласуется с её Эрикой. “Да я просто ненавижу ярлыки: геи, лесбиянки, мужчины, женщины… Человек тебе либо нравится, либо нет. Вот и всё. Но им, видите ли, подавай сознательность, на ЛГБТ-митинг пиздуй. А я не хочу ходить с табличкой “ЛЕСБУХА” на лбу. У меня, блядь, есть имя. Я – человек, и мне нравятся люди: и парни, и девушки. Не важно, кто ты – я тебя доведу до оргазма. Общество требует от меня определиться. Я могу быть гетеро, могу быть лесбиянкой, – это считается нормальным. Но если я би, то у всех для меня одно слово – шлюха”

Как и всякий человек сложного опыта, эмигрант не умеет говорить о погоде, и является слишком тяжелым собеседником для всех оседлых и местных с этой их болтовнёй о соусах и детях. Мы те самые люди, с которыми что-то случилось, и чего не объяснишь тому, кто не был в этой мельнице судеб. В разгаре вечеринки студентка арт-колледжа в шляпке говорит тебе какую-то хуйню про феминизм в клипах Канье Уэста, а ты – это арабские женщины с кислотными ожогами на лицах, профессора, разгружающие апельсины, и бежавшие с плахи африканские геи. Всё, чем ты можешь ответить ей на поток цитат из учебников – это сырые струпья жизни. После этого воздух в комнате становится свинцовым. Легче просто молчать, положив ладошку на её либеральную pussy.

Что может быть лучше весны, когда из смерти прорастает ветка? На скелетах деревьев распускаются запахи. Под воздействием марта корейские старики в общественной джакузи прекращают свои тоскливые песни, опускаются в хлорку и моргают оттуда на молодых спасательниц в шлёпках. Один из этих кайманов даже поинтересовался женат ли я.