Уже один лишь факт того, что хоть кто-то из нас способен мечтать, стремиться и надеяться вопреки этой цинковой зиме, быть человеком – от всего этого трудно не сделаться гуманистом, трудно не поверить в людей, и в чудо того, что они всё равно возможны.
В какую бы идеологию я не вляпывался, каждая из них использовала разные слова, чтобы сказать мне одно и то же: “ты – плохой”. Каждая требовала изнасиловать самого себя во имя “добра” и стать “хорошим”. В какой-то момент фашисты и либералы, патриоты и феминистки, борцы за права людей и борцы против этих прав стали для меня одной сплошной массой марширующих проповедников, которые втюхивают мне своё нравственное говно.
Годы странствий убедили меня, что вертикальная эмиграция – это не лучший способ умчаться. Вместо того, чтобы нырять в десятилетие эмигрантской бюрократии, можно отправиться в перманентное путешествие.
И поджог Павленского, и восторг вокруг этой акции указывают на виктимную безысходность российского либерализма.
Сколько бы украинец не пытался отвернуться от русского, этого русского в нём всё равно оказывается больше, чем европейского.
Страна, гражданин которой может реализовать себя, не нуждается в национальной идее.
О том, что приближается Хеллоуин мне напомнил сосед, распявший на своей двери летучую мышь. Я не могу назвать себя поклонником народных гуляний по отмашке, но Хеллоуин занимает в моём сердце особое место. Я люблю наблюдать за шествием вертепа судного дня, пытаясь разгадать, почему один человек решил стать зарезанной принцессой, а другой – кентавром без головы.
Чтобы вопрос “нормально ли убивать гомосексуалов?” вообще возник в Беларуси, его необходимо поставить – чётко и ясно.
В современном украинском обществе вышиванка играет роль униформы, которая служит маркером “правильного украинца”. Совершенно очевидно, что этот маркер возник на волне национал-патриотизма, который по самой своей сути является архаичной идеологией, и потому сопутствуется архаичными формами. Проще говоря, вышиванка – это правый олдскул.