Можно критиковать украинское техно за нехватку выразительности, но итог всё равно сводится к тому, что это звучание несёт в себе другую Украину – мир вне национализма и аграрной романтики: современный, городской, глобальный мир!
Всякий раз, когда Facebook затыкает мне рот, я пытаюсь обратить внимание людей на проблему отсутствия свободы слова в социальных сетях. И всякий раз, когда я это делаю, возникает кто-то, кто говорит, мол, “А что вы хотели? Facebook является частной компанией, которая предоставляет вам бесплатный сервис, и потому вольна устанавливать в его рамках свои правила. Не нравится? Не пользуйтесь!”. В этом близоруком и коррумпированном отношении, вопрос о том, имеет ли человек право влиять на порядки вокруг, и таким образом быть полноправным участником социальных и производственных отношений, даже не возникает.
Из беседы с украинским националистом.
Какими бы намерениями не было продиктовано желание определённой части украинского общества превратить все проспекты Ленина в проспекты Бандеры, нужно понимать, что измученный украинский народ сегодня разобщён. Поэтому хорошо бы воздержаться от спорных переименований, которые это разобщение только усугубляют.
Само по себе положение, при котором ты, словно чумная собака, должен стоять у ворот Элизиума и скулить, мол, пустите, я не буду кусаться, только куплю себе трусы в Париже, и сразу же вернусь обратно в конуру – унизительно. На данном этапе, любые отношения с Европой возможны для Украины исключительно на правах папуаса. Чувством собственного достоинства тут и не пахнет. Зато пахнет колониальной ментальностью, которая предотвращает политическую субъектность Украины, и усугубляет традицию ползания от пана к пану. Были бы независимыми, никому бы в рот не смотрели – смотрели бы в себя. Не в архаичных, фольклорных, казацких, но в себя нынешних, современных, разных. И в этом бы черпались, из этого исходили, вступали в союзы с другими на равных. Не потому, что “великие”, не из гордости – из достоинства, без которого невозможны уважительные отношения.
Бывает, вынырну из грёзы, и сознаю, что моя история исключает счастливый конец. Люди вокруг хватаются за любую возможность, обрастают связями и работой. Тем паче в эмиграции, которая про то, как выжить, зацепиться за другие берега. Я же ни за что не цепляюсь, кроме себя и своего искусства. Вместо того, чтобы отаптывать пороги более рассудительных занятий, гуляю с фотокамерой по стране, которая мне не по карману, и расчёсываю ресницами губы чёрного человека. Вероятно поэтому мой чемодан всегда открыт, и ждёт, когда я вновь с ним брошусь в ветер.
“Пизда мучит меня по ночам, как суккуб – я просыпаюсь от оргазмов, и больше не могу уснуть. Всё горит, я горю до утра. Потом приходит Кишон. Вчера он сосал меня час, словно вантуз – старательно, даже отчаянно. Но просто отсосать, просто кончить – мне этого мало. Нужно что-то ещё. Нечто большее, и я не про размер хуя”.
Левая идея привлекает меня не столько в качестве решения, сколько в качестве дерзновения, и того мыслительного пространства, которое вокруг него возникает. Я вижу за этой идеей не формулу счастья, но моральный императив. Утопии – это горизонты. Сегодня, когда, с одной стороны, мы слышим призыв запереться от всех чужаков в сновидении о былом величии, а с другой – стать машинами, ведомыми расчётом, сопротивление мечтой обретает новую ценность. Чем актуальней право, тем актуальней лево.
В приспособленце нет порывов и страстей – только шкура, восприимчивая к холоду и теплу.