Джанис прислала мне фотографию лосьона, с помощью которого её чёрная мать выбеливает свою кожу. “Чтобы быть более красивой каждый день”, – объясняет “выцветшая” негритянка с упаковки. Тем временем, в Новороссийске очередные пчёлки сплясали на амвоне военного мемориала, и получили по 15 суток великой русской культуры – эрос, как известно, оскорбляет чувства мёртвых сталинских собак. Всё это вместе складывается в весьма интересную культурную ситуацию – чёрные люди хотят быть белыми, а белые – чёрными. Что это значит?

Гаже хозяина может быть только раб, изображающий хозяина.

Америка – это чувство, которое возникает на калифорнийских трассах.

Стремление к поэзии кажется мне более прагматичным, чем стремление к деньгам.

Кто бы мог подумать, что и пустыня способна на весну.

Ливанские математики отправились в Гренобль, оставив мне на попечение свой дом. Расположенный в пригороде для богатых белых рептилий, он олицетворяет собой мелко-буржуазное счастье – безжизненное, как старость, и комфортное, как печенье к чаю. Здесь, на крыльце, в саду, мне предстоит встречать закаты до конца весны. Здесь, по ночам, я вижу сны про воздержание и салемский костёр.

Шум за окном оказался дракой трансгендеров. Захмелевшая мамасита сообщила великанам на шпильках, что те “меньше, чем женщины”, и всё закончилось двумя машинами полиции, отрядом пожарников и бригадой скорой помощи.

Вскоре я выбираюсь из дракона в Сан Франциско. Меня встречает изгорбленный город, по чьим холмам ползут безликие люди с телефонами – робот за роботом.

Перед тем, как отправиться с хипстерами в голливудские холмы, мне стоило уделить большее внимание тому, как дёргается правая ноздря у Донателлы.