Всё лучшее – случайно, и ко всему случающемуся поэтому следует относиться как к подарку. Даже неприятности, и те, как конфеты – бывают горькими, а всё равно десерт. Так я себе говорю, пока Одноглазый смотрит мне в душу и шипит: “Я тебе сейчас ебало разобью. А-ну гони доллар, motherfucker…”. Несмотря на свою игривую поэтику, мысль о сексе с матерью мне неприятна… “Простите, мужик – говорю. – Вы что-то мне сказали?”.

Всё, вдруг, переменилось, и моё прошлое сделалось прошлым взаправду. Подобно пересохшему тросу, пуповина, связывавшая меня с родными краями, порвалась. Места, куда бы я, если что, мог вернуться, больше нет. Фотографии друзей, виды улиц, цвет неба, травы… – всё это будто застыло во времени и, почему-то, сделалось чужим. Как запах бывшего жильца, который съехал, позабыв трусы. Его дух ещё здесь, кое-где закатился башмак, но на диване уже спит кто-то другой.

Развитие культуры – это и есть развитие надуманности, поделки, рукотворности. Чем глубже мы уходим в города, тем меньше остаётся натуры, и тем больше технологий, трюков, роботов, слов. Отсюда не только восторг от прогресса, но и чувство нарастающей фальши – город происходит быстрее, чем наше расставание с лесом.

Среди всех шайтанов и бафометов худшим является Люцифер. Худшим не потому, что зло, но потому что свет. Уже в самом его дизайне видна отчаянная попытка договориться со смертью – ангел падший, и, всё же, светоносный.

По озеру здесь плавают трусы. “Я хочу быть как вон те белые гуси”, – говорит мне Мозэль, будто и не обращая внимания на женщину, которая подтирается ладошкой посреди газона. Спасаясь от её отпрысков, лужайки брызжут оросителями пальм, и вот уже всё засверкало, как горы пиратских сокровищ. “Противно, воняет мочой!”. “Зато смотри как брызжет на цветы, Мозэль! Напоминает взрывы звёзд”. Мозэль в ответ убила паука. “Чувак, я продаю обувь, хочу стать адвокатом и открыть своё модельное агентство для коротышек. Я не очень понимаю про брызги и взрывы, но звездой быть не прочь. Как мне так стать, чтобы красиво?”.

В метро наблюдал картину: девушка в достаточной степени истощённая, чтобы её внешность можно было назвать “модельной”, грызла трубочку смузи. Растерзав кусок пластика до состояния метлы, она переключилась на свои руки. Город, проносящийся за окном чередой предсмертных воспоминаний, успел смениться пустыней, и вот уже седой волос блестит из моей ноздри, а девушка всё продолжает обгладывать пальцы. Наковыряв их влажными обрубками комочки серы из ушей, она принялась её поедать. Всё это время я смотрел на неё зачарованно, и не мог оторвать своих глаз. Мне неоднократно говорили, что я склонен путать моделей и сумасшедших, но в этот раз я был уверен на все сто – передо мной практически Кейт Мосс. Охваченная мерзостью, её красота, вдруг, обрела смысл, как если нечто, чего этой красоте всегда не доставало, теперь возникло и завершило её.

Два года назад я покинул Нью-Йорк от удушья; чувства, что здесь всё случилось, и я, словно запоздалая вошь, питаюсь объедками мифа: образами выразительными, но засмотренными, измусоленными, и оттого безжизненными, как открытка. И, всё же, я любил Нью-Йорк за то, как он меня раскрыл. Мне было страшно покидать этот город. И точно так же страшно было в него возвращаться. Я боялся влюбиться в него снова, поддаться грохочущим чарам, зная, при этом, что в этот раз я не смогу задержаться, и губы Джанис так и останутся далёкими желаниями. Сознавая их безысходность, я только ещё больше распаляюсь от жажды. Смерть вдохновляет любовь. В мысли о расставании рождается смелость дерзать, обретать поцелуй. Что с городом, что с человеком так. Чем старше я становлюсь, тем чаще и сильнее я влюбляюсь, и тем жутче мне от любви. Она овладевает мною без остатка, но тут же грозит прекратиться. Я смотрю на цветы, и не могу насмотреться; дышу, и не могу надышаться. “Посторонись, святая смерть”, я бормочу, шарахаясь от момента, после которого объятия окажутся недоступны, и всё, что останется – это брести до финальной черты: рухнуть во тьму и умолкнуть во тьме, так и не вспомнив, каково это жевать чужую губу. С этими мыслями я наблюдаю, как мой самолёт пронзает облака над Манхеттаном, и вот уже слышатся вопли людей на земле.

Рай отдаёт западней. В раю всегда есть что-то загробное. Тот, кому доводилось слышать запах мертвеца, знает, что он сладковат.