Чащи хоть и не проясняют всех аспектов общества, но, тем не менее, дают простор для мыслей. Такой же тернистый и бескрайний, как сама история. В городе всё, – и дверь, и улица, и высота домов, – под человека. Он – венец культуры, и потому не удивительно, что это в её лоне возникает идея его превосходства над прочей тварью. Апеллируя к романтике природы, фашисты остаются мещанами. Cтоя на берегу океана превозноситься невозможно: о каком превосходстве может идти речь, когда перед тобой такой объем воды? Ты же даже не точка, а брызг или блик – в этих масштабах тебя попросту нет. С чего зиговать?
Необходимость расставания с Россией несомненна. Русскому человеку не стоит обижаться – развод не исключает добрососедских отношений в будущем, и необходим исключительно для того, чтобы сменить многовековую пластинку – покончить с “братскими” объятиями и начать строить отношения без инцеста, как независимые партнёры. Исход из инцеста, однако, не сводится к евроинтеграции. В Европе – пожар. Резон вступать в него – под вопросом. Нет ничего достойного в том, чтобы присоединиться к Европе на правах сироты из Найроби. Как и в случае с Россией, Украина должна строить с Европой деловые, а не семейные отношения.
Страшнее смерти только счастье. Всё в нём исполнилось, и потому не нуждается в рассказе. В счастье, как и в гробу, нет интриги. Счастливым можно быть только молча. А раз уж открываешь рот – значит страдаешь. Вот и я – это боль.
Именно в период пробуждения “национального сознания” возникла Комиссия по Морали, "проевропейский" президент Ющенко запретил порнографию, а общество заговорило о традиционных ценностях, примате мовы, нации, душе... Тогда же обострились преследования писателей, журналистов, правозащитников. Иными словами, после победы Оранжевой революции 2004-го года совок плавно перешёл в средневековье. Ни один из Майданов это не прекратил. Напротив – с каждым новым Майданом в Украине сгущалась консервативная метафизика – разговоры о Европе всякий раз выносили на поверхность национализм. Майданы объявлялись либеральными революциями и совершали правые перевороты. Апроприировав критику национализма, кремлёвская пропаганда, тем временем, сделала её невозможной. Национализм зазвучал беспрепятственно.
Всякое моральное законодательство существует не для того, чтобы претворять в обществе те или иные моральные максимы, но чтобы обеспечить машину власти дополнительными средствами контроля.
Что общего между модной одеждой, покупкой фолловеров и желанием перерезать себе вены?
Дорога домой – одна из немногих возможностей для Педро побыть на свежем воздухе. Езде в автобусе за $1.75 он предпочитает прогулку по бульвару Вилшир. Вот и сегодня он решил пройтись. Мимо парикмахерских, где чёлки в белоснежных простынях становятся волной, вдоль фонтанов, кафе и женщин с весенними губами… Пиво, тем временем, – подлый напиток: вставляет не шибко, но зато как упорно зовёт по нужде. Пусть Педро и рад пройтись, но сожалеет, что перед выходом не воспользовался служебным туалетом – теперь ему приходится ускорить шаг.
Я хочу рассказать о том, как солнце красит камни апельсином, а Луна – серебром; и как огромны пустынные вороны, и как звучат их могучие крылья, вздымая взмахом ветер и песок; о пустоте, покрытой цветами, и долине кактусов Чолла, напоминающей дно состарившегося океана. Всё это совершенно не важные, и, тем не менее, главные вещи.
Мне нравятся лица проклятых – они всегда интересны, за каждым – трагедия, и, значит, история, чувство, красота. Солнце живёт в их волосах, на их зубах, в самих их улыбках. И тем удивительнее эта их способность улыбаться так щедро. Вопреки ранам и отчаянным предметам торга: бляха со Шрэком, поломанный молоток, голова от куклы чревовещателя, шипящее, словно гадюка, радио, кулон “Gangsta” в паре с распятием по скидке…