Девушка Ланики уехала на конференцию в Испанию, оставив ей пустую квартиру в корейском квартале. “Проклятые лесбиянки!” — говорит мне Ланика. Я пытаюсь понять, как это согласуется с её Эрикой. “Да я просто ненавижу ярлыки: геи, лесбиянки, мужчины, женщины… Человек тебе либо нравится, либо нет. Вот и всё. Но им, видите ли, подавай сознательность, на ЛГБТ-митинг пиздуй. А я не хочу ходить с табличкой “ЛЕСБУХА” на лбу. У меня, блядь, есть имя. Я – человек, и мне нравятся люди: и парни, и девушки. Не важно, кто ты – я тебя доведу до оргазма. Общество требует от меня определиться. Я могу быть гетеро, могу быть лесбиянкой, – это считается нормальным. Но если я би, то у всех для меня одно слово – шлюха”

Наблюдая сюжет о танцевальном подполье в Киеве и Донецке, я не могу отделаться от воодушевляющего впечатления, что в Украине разверзается новое, совершенно параллельное поколение. Оно состоит из людей, которым настолько чужда война, что они умудряются производить в её разгаре свои альтернативные реальности.

Как и всякий человек сложного опыта, эмигрант не умеет говорить о погоде, и является слишком тяжелым собеседником для всех оседлых и местных с этой их болтовнёй о соусах и детях. Мы те самые люди, с которыми что-то случилось, и чего не объяснишь тому, кто не был в этой мельнице судеб. В разгаре вечеринки студентка арт-колледжа в шляпке говорит тебе какую-то хуйню про феминизм в клипах Канье Уэста, а ты – это арабские женщины с кислотными ожогами на лицах, профессора, разгружающие апельсины, и бежавшие с плахи африканские геи. Всё, чем ты можешь ответить ей на поток цитат из учебников – это сырые струпья жизни. После этого воздух в комнате становится свинцовым. Легче просто молчать, положив ладошку на её либеральную pussy.

Можно как угодно оправдывать принуждение украинского народа к униформе, но итог остаётся одним – разное делается однородным, цветное – монохромным. И потому не понять, почему консервативное украинство так переживает по поводу аннексии Крыма и возможной потери Донбасса. Люди, готовые с такой легкостью слить в унитаз львиную долю своего культурного бульона не должны париться о каких-то там клочках земли. В конце концов, и Крым, и Донбасс – это люди. Если культурное содержание этих людей вас не устраивает, отпустите их восвояси, прекратите удерживать в исчерпавшемся браке, который вам самим же и не мил. Ан нет – господам патриотам не хочется отпускать. Им хочется, чтобы всё, вдруг, им уподобилось, и стало украинским в том сплюснутом смысле, в котором они это украинское понимают.

Я маркирую свой личный конструкт национальным тэгом "украинский", – не потому, что верю во всю эту правую чепуху про цвет глаз и форму носа, но потому что смотрю на понятие "украинского" шире, и не свожу его к чему-то сугубо этническому. Для меня это понятие гораздо более просторного и цветного культурного дискурса, который разного рода романтики козацкього вуса вот уже который год пытаются этим вусом ограничить, не понимая, что всякий дискурс можно расширять, делать его вместилищем разнообразия. Культура как материя обладает бесконечной тягучестью, в неё можно набирать и набирать; она от этого только интереснее, сильнее, и никому в ней не полагается исчезнуть, всем в ней найдётся место.

Что может быть лучше весны, когда из смерти прорастает ветка? На скелетах деревьев распускаются запахи. Под воздействием марта корейские старики в общественной джакузи прекращают свои тоскливые песни, опускаются в хлорку и моргают оттуда на молодых спасательниц в шлёпках. Один из этих кайманов даже поинтересовался женат ли я.

Культура, сумевшая выбраться из сугроба и зверства, производит такое общество, где вежливость и взаимоуважение не являются приятной неожиданностью. Это скорее хамство и грубость экзоты. В развитой повседневности реакция на них будет такой же, как на трансгендера в советском трамвае. У меня с этим сложности...