Глядя в твои глаза, я понимаю, что пизда — это не вершина мира.
Новости из мира лесбиянок: Черри рассталась с Жаклин, и позвала меня съесть по этому поводу бургер.
Когда ты сказала, что тебе восемнадцать, я увидел таракана, ползущего по стене твоей комнаты. Не знаю, что меня больше испугало – его усы или твой возраст.
Всё происходящее – это какой-то религиозный ритуал: просто в роли бога здесь не сказочная зверушка, а Капитал.
Я о тебе ничего не знаю. Мы лежим на берегу реки, и солнце медленно спускается к нам в глотки. “Я хочу тебя трогать – не мельком, а долго и нудно, врубаешь?”.
Мораль мучительна, поскольку невозможна. Каким бы флагом она не прикрывала своё причинное место, её идеал остаётся недосягаем. Живой человек попросту не способен на совершенство. При этом, именно совершенство является требованием всякой морали. Правые и левые, монархисты и анархисты, сторонники гей-браков и противники абортов – все они пытаются натянуть человека на свой идеал добра и справедливости. А он всё равно не натягивается; рано или поздно даёт осечку и оказывается несовершенным. Это, пожалуй, наша самая обнадёживающая черта.
Стоя в очереди за правами, я подсматривал в её марихуановые глаза, и слышал как стучат колёса товарного поезда. Или это стучало моё сердце? В её внешности не было ничего, что делало бы её очевидной. И, всё же, в ней было что-то для меня: запах костра, еловой чащи, ветер с моря… Затем её стошнило на трансгендерного клерка. Жизнь потекла своим чередом, но образ перуанской девушки с канадским паспортом продолжил мерцать во мгле моего черепа. Так ночной силуэт на другом берегу посылает сигнал, мол, приди, между нами случается свет. Я иду на него, как на лампу несётся мотыль. Ну и пусть. Лучше сгинуть в огне, чем испуганно тлеть. “Бля, ну бля…”, – говорит, вытираясь, трансгендерный клерк.
– Я пью и катаюсь на велике. Нет, погоди, не так. Я работаю дизайнером в Nike, а потом пью и катаюсь на велике. – Почему?
– Потому, что моя жизнь лишена смысла.
– Тебе не нравится твоя работа?
– Не то, чтобы не нравится, просто… это всего лишь одежда. Я придумываю новые кроссовки, они живут сезон, и исчезают. Скоро исчезну и я. Что от меня останется? Да ничего! Только пара кроссовок прошлого сезона.
– А чего бы тебе хотелось?
– Убить себя.
Ажиотаж, с которым русские люди обсуждают сегодня юнцов на митингах, вызывает ряд опасений.