Америка – это чувство, которое возникает на калифорнийских трассах.

Стремление к поэзии кажется мне более прагматичным, чем стремление к деньгам.

Кто бы мог подумать, что и пустыня способна на весну.

Ливанские математики отправились в Гренобль, оставив мне на попечение свой дом. Расположенный в пригороде для богатых белых рептилий, он олицетворяет собой мелко-буржуазное счастье – безжизненное, как старость, и комфортное, как печенье к чаю. Здесь, на крыльце, в саду, мне предстоит встречать закаты до конца весны. Здесь, по ночам, я вижу сны про воздержание и салемский костёр.

Шум за окном оказался дракой трансгендеров. Захмелевшая мамасита сообщила великанам на шпильках, что те “меньше, чем женщины”, и всё закончилось двумя машинами полиции, отрядом пожарников и бригадой скорой помощи.

Вскоре я выбираюсь из дракона в Сан Франциско. Меня встречает изгорбленный город, по чьим холмам ползут безликие люди с телефонами – робот за роботом.

Перед тем, как отправиться с хипстерами в голливудские холмы, мне стоило уделить большее внимание тому, как дёргается правая ноздря у Донателлы.

Некоторые люди так красивы, что не понятно как на них смотреть, и не сходить с ума.

В Лос Анджелесе я всего неделю, и потому ещё отказываюсь доверять своим впечатлениям. Быть может, всему виной провинциальный Новый Орлеан, где я, чуть было, не закис, но здесь, несмотря на отсутствие неизбежного автомобиля, Нью-Йорк представляется мне бессмыслицей.