Страшнее смерти только счастье. Всё в нём исполнилось, и потому не нуждается в рассказе. В счастье, как и в гробу, нет интриги. Счастливым можно быть только молча. А раз уж открываешь рот – значит страдаешь. Вот и я – это боль.

Дорога домой – одна из немногих возможностей для Педро побыть на свежем воздухе. Езде в автобусе за $1.75 он предпочитает прогулку по бульвару Вилшир. Вот и сегодня он решил пройтись. Мимо парикмахерских, где чёлки в белоснежных простынях становятся волной, вдоль фонтанов, кафе и женщин с весенними губами… Пиво, тем временем, – подлый напиток: вставляет не шибко, но зато как упорно зовёт по нужде. Пусть Педро и рад пройтись, но сожалеет, что перед выходом не воспользовался служебным туалетом – теперь ему приходится ускорить шаг.

Я хочу рассказать о том, как солнце красит камни апельсином, а Луна – серебром; и как огромны пустынные вороны, и как звучат их могучие крылья, вздымая взмахом ветер и песок; о пустоте, покрытой цветами, и долине кактусов Чолла, напоминающей дно состарившегося океана. Всё это совершенно не важные, и, тем не менее, главные вещи.

Мне нравятся лица проклятых – они всегда интересны, за каждым – трагедия, и, значит, история, чувство, красота. Солнце живёт в их волосах, на их зубах, в самих их улыбках. И тем удивительнее эта их способность улыбаться так щедро. Вопреки ранам и отчаянным предметам торга: бляха со Шрэком, поломанный молоток, голова от куклы чревовещателя, шипящее, словно гадюка, радио, кулон “Gangsta” в паре с распятием по скидке…

Американские сталинисты утащили меня в церковь, где я уверовал в ренессанс социализма, поговорил об инцесте и понял, что будет с фанатами Канье Уэста.

Среди ширпотреба и жаровни, в лабиринте торговых рядов и шкварчащих пупусас, мексиканец падает на колени. Перед ним высится скелет в шелковистой накидке, украшенной цветными камнями и мелкой банкнотой. Тут же и сникерсы, конфеты, леденцы; записки с сокровенными прошениями и фотографии чужих родственников – на всё это таращатся совы. А мексиканец крестится и плачет.

Последнее время я много общаюсь с безумцами. Для этого достаточно выйти из комнаты, пренебречь причинно-следственными связями, и позволить языку нести тебя в океане случайных слов. Отсутствие смысла компенсируется наличием поэзии.

Из-под двери в мой мир вползает храп. Сосед выгнал диван в коридор, и теперь на нём спит рождественский мексиканец. Из марева паров текилы на меня смотрит его член, а за окном – густая ночь.

Эрика живёт в Осаке, и в будущем собирается ухаживать за больными животными, ну а пока изучает медицину и делает 1000-долларовый хэнд-джоб незнакомцам.