Дорога домой – одна из немногих возможностей для Педро побыть на свежем воздухе. Езде в автобусе за $1.75 он предпочитает прогулку по бульвару Вилшир. Вот и сегодня он решил пройтись. Мимо парикмахерских, где чёлки в белоснежных простынях становятся волной, вдоль фонтанов, кафе и женщин с весенними губами… Пиво, тем временем, – подлый напиток: вставляет не шибко, но зато как упорно зовёт по нужде. Пусть Педро и рад пройтись, но сожалеет, что перед выходом не воспользовался служебным туалетом – теперь ему приходится ускорить шаг.
Я хочу рассказать о том, как солнце красит камни апельсином, а Луна – серебром; и как огромны пустынные вороны, и как звучат их могучие крылья, вздымая взмахом ветер и песок; о пустоте, покрытой цветами, и долине кактусов Чолла, напоминающей дно состарившегося океана. Всё это совершенно не важные, и, тем не менее, главные вещи.
Мне нравятся лица проклятых – они всегда интересны, за каждым – трагедия, и, значит, история, чувство, красота. Солнце живёт в их волосах, на их зубах, в самих их улыбках. И тем удивительнее эта их способность улыбаться так щедро. Вопреки ранам и отчаянным предметам торга: бляха со Шрэком, поломанный молоток, голова от куклы чревовещателя, шипящее, словно гадюка, радио, кулон “Gangsta” в паре с распятием по скидке…
Повстречав на днях своих друзей, – супружескую пару композиторов из Берлина, – я узнал о двух тенденциях в европейской академической музыке – отказе от дирижёра и запросе на сугубо техническое, незамутнённое страстями исполнение произведений. Обе тенденции носят политический характер, происходят из травмы фашизма, и обнажают кризис, в котором сегодня находится европейская культура.
Если у философии и многообразия её течений возможен общий знаменатель, то это он: слова можно складывать произвольно. Тот, кто понимает, что культура – это царство снов, понимает и то, что истины не существует. Точнее её много и она разная. А значит мы свободны интерпретировать реальность как нам вздумается; складывать слова, из которых она соткана, хоть так, хоть этак – всё это будет истиной. Нет ни добра, ни зла, ни хорошего, ни плохого – ничего однозначного. Подобный релятивизм в отношениях с реальностью обнажает её абсурдность. Если истины нет, то нет и смысла умирать за идеи. Для очень многих эта мысль чревата экзистенциальным кризисом. Другие же сознают, что интеллектуальный простор, который содержится в отказе от идеологии, с лихвой компенсирует отсутствие Великого Предназначения. Идеи, впрочем, от такого отказа никуда не деваются, и продолжают формировать повестку общественной жизни. Вопрос лишь в том, участвуешь ли ты в этом процессе, или стоишь в стороне, крутишь пальцем у виска, и сообщаешь всем из белого пальто, что они – идиоты.
Хиджаб шагает по Москве, размахивая отрезанной головой ребёнка: “Я ненавижу демократию! Я террористка! Я вашей смерти хочу!”. Может ли быть более подходящий образ для нынешней России? Ведь это она сегодня так шагает и кричит. И, как всегда, в ней всё – литература. Превращение узбекской няни в Саломею и Юдифь было вопросом времени. И его духа.
Американские сталинисты утащили меня в церковь, где я уверовал в ренессанс социализма, поговорил об инцесте и понял, что будет с фанатами Канье Уэста.
Являясь квинтэссенцией рациональности, капитализм весьма эффективен во всём, что касается прибыли. Пока консервативные рептилоиды пытаются доказать, что геи – не люди, капитал видит вокруг только перспективы своего роста. Если для масс вопрос легализации однополых браков носит морально-этический характер, то для капитализма это про то, как поскорее превратить всю эту радужную свистопляску в индустрию: специализированные кварталы, шмотки и магазины. В этой своей всеядности и равнодушии к идеологическим оговоркам, капитализм способствует развитию общества. Однако не стоит забывать, что само по себе такое развитие не является целью капитализма. Его цель – это прибыль. Если завтра прибыль будет предполагать газовую камеру вместо секс-шопа, то капитал будет поддерживать газовые камеры. Его сила и слабость имеют общее основание: рост без оглядки на этические сентименты.
Почему капиталистическое общество заинтересованно в классе модных нищебродов?